Дожить до рассвета

Сказанное целиком приложимо к повестям Василя Быкова, которыми он дебютировал в «военной прозе»: в их идейно-нравственной проблематике и образном строе преломились ее типологически общие черты. «Третья ракета» возвестила об этом в полный голос. Но вместе с тем она не менее ярко выявила и то неповторимо личностное, что на годы вперед предопределило творческую индивидуальность писателя, особенности его повествовательной манеры, «почерка», стиля. Это не значит, что после «Третьей ракеты» он уже не менялся, что его «пядь земли», с которой он начал, да так и не сошел, по существу, всюду оставалась одна и та же. Едва ли не все критики сходятся в единодушном признании «качественного сдвига», который обозначила в творчестве Василя Быкова повесть «Сотников» (1970 г.). С нее «начинаются 70-е годы. Так случилось, что именно в этой повести явственно прозвучала новая нота, интонация, появилась несколько иная, возможно более зрелая нравственная «фокусировка», — полагает, например, А. Адамович, отмечая и возросший философский потенциал быковской прозы, и достигнутое в ней совершенство психологического анализа и самоанализа героев. Однако и он оговаривается, что «эта вещь, конечно же, не противостоит другим произведениям В. Быкова: она — развитие их, того, что заключалось в них…» Общее же направление развитию задала «Третья ракета». Завершив ранний этап прихода писателя в литературу, она напрочно утвердила в ней Василя Быкова. И как завязь в цветке, как зерно, прорастающее в колос, положила видимое начало многим тематическим мотивам и конфликтным ситуациям, излюбленным нравственным проблемам и характерным поэтическим особенностям, которые пройдут через все его творчество.

Начать с интонации повествования — сдержанной, раздумчивой, доверительной. В «Третьей ракете» впервые появляется «я» рассказчика, которое надолго утвердится затем в прозе Василя Быкова. Есть оно в повестях «Мертвым не больно» (1966 г.), «Атака с ходу» (первоначально, по-белорусски «Проклятая высота», 1968 г.), а в «Обелиске» (1972 г.), предстает удвоенным «я» рассказчика и его собеседника. Наивно полагать, будто это «я» принадлежит самому писателю, но нет сомнения, что герой, ведущий повествование от первого лица, близок ему духовно, а иногда и биографически. Как свидетельствует Василь Быков, «Третья ракета» была для него той первой повестью, которую он «скомпоновал из разных кусков»[6]

собственного военного опыта. Выстраданность его и ощутима в рассказе Лозняка, чей предельно естественный голос, сильный и мужественный, умеет не обнаружить волнения и страсти под внешним спокойствием, скрыть напряжение неторопливостью. Спокойно и неторопливо повествует он о фронтовой судьбе орудийного расчета и только в конце своего драматического рассказа срывается вдруг на тревожно вопрошающей ноте: «Как все это сложно и трудно! На сколько же фронтов надо бороться — ис врагами, и с разной сволочью рядом, наконец, с собой. Сколько побед надо одержать, чтобы они сложились в ту, что будет написана с большой буквы? Как мало одной решимости, добрых намерений и сколько еще надо силы! Земля моя родная, люди мои добрые, дайте мне эту силу!..»

Так впервые перебрасывается мост из времени сюжетного действия в будущее, который в ряде последующих повестей соединит войну и наши мирные дни. Непосредственно в сюжете повествования они присутствуют далеко не всегда — в эпилоге «Альпийской баллады» (1963 г.), в повестях «Мертвым не больно», «Обелиск», «Волчья стая» (1974 г.), но загляд в них есть у Василя Быкова всюду. Писатель озабочен, обеспокоен тем, чтобы, сохранив память войны, сберечь в современной жизни ее непреходящие нравственные уроки, утвердить высокие нормы и критерии, которые выношены, закреплены фронтовым или партизанским опытом военных лет, беспощадным к приспособленчеству, не признающим компромиссов с предательством. В этом смысле можно сказать, что и мирное время в быковских повестях пристреляно и простреляно войной. «Война представляет собой целый комплекс человеческих и общественных отношений, многие из которых так или иначе оказывают свое воздействие и на жизнь последующих за ней поколений», заключают в себе «очень значительные уроки прежде всего в смысле нашей современной нравственности» — так понимает писатель включение в современность своей «военной прозы», в которой он исследует даже «не самое войну (это задача историков), а возможности человеческого духа, проявляющиеся на войне»[7].