Дожить до весны

Елена Ивановна добрела домой едва живая от усталости, с трудом поднялась даже на второй этаж.

– Ой-ой… а как же я на Васильевский доберусь и там на пятый? – вздохнула она.

– Мамочка! – обрадовалась Женька и тут же скорбно сообщила: – Егор Антонович умер. И Ира Соколова. У них вся семья умерла. И … Петькины все. Мам, там у них Капитолина Антоновна… страшная такая… прямо Баба-яга.

– Егор Антонович и Петя умерли? А тетя Тося, Петина мама?

– У них все умерли. Капитолина Антоновна за них карточки получает и отоваривает, а их не хоронит, – пояснил Юра.

Елена Ивановна вздохнула:

– Сейчас многие так делают. Во многих семьях родственников не хоронят, и не на что, и ради карточек.

– Она нас съест! – вдруг мрачно заявила Женька.

Юра одернул подругу:

– Перестань! Она не людоедка.

– Да? А может, она по кусочку от Петьки и Нади отрезает и ест?

– Женя, перестань. Но осторожней быть следует. Сейчас опасно стало, не потому, что люди плохие, просто с ума от голода сходят.

– Как Самсонов?

Юрка был более практичным и сообразительным:

– Елена Ивановна, пойдемте, у нас еще кипяток есть, чаю попьете.

– А чай у вас откуда?

– Мы кору завариваем. Горько, но если привыкнуть, то даже нравится. Зато от цинги спасает. И кусочек хлеба есть.

Женина мама улыбнулась:

– Какие вы молодцы. Я вам подарки принесла, к Новому году дать должны бы, да вот выдали сейчас.

Подарками оказались две довольно большие конфеты и две небольшие мандаринки.

Женя рассмеялась:

– Спасибо, мамочка! Вот и мы с Юркой мандаринов поедим.

Еще Елена Ивановна принесла хлеб, крупу и даже немного сахара. Сахар был коричневый, но настоящий, одним куском. Женя сразу подумала, что если его лизать, то куска надолго хватит. А еще шоколад американский, тоже большой кусок. Он горький, зато сытный и полезный.

Немного передохнув и отогревшись у чуть теплой буржуйки, Елена Ивановна сообщила:

– Меня до завтра отпустили, почти на сутки. Только утром на смену. Хочу на Васильевский сходить, Таню убедить к нам перебраться. И ей легче будет, и вам спокойней.

Хотелось сказать, что это вряд ли, но Женька горячо согласилась:

– Давай, позовем. Только как ты сходишь, ты вся вон засыпаешь.

– Ой, правда глаза слипаются. Четвертый день сплошные операции, на ногах не держусь. Но идти надо, кто знает, как она там и когда удастся вырваться еще. Надо бы раньше сходить, чтобы на нее карточки здесь получить, да не могла…

Глаза действительно слипались.

– Елена Ивановна, вам нельзя одной. Мы с вами пойдем.

– Я только чуть-чуть посплю… – голова Елены Ивановны не успела коснуться подушки, а глаза уже закрылись.

Она не слышала, как Женя и Юра подняли ее ноги на кровать, даже стащили валенки, укрыли потеплей, как Юрка растапливал буржуйку остатками дров, как потом дети советовались, что делать. Будить заснувшую женщину не хотелось, Женя вздохнула:

– А не разбудим, винить будет, что сходить не смогла. На Васильевский далеко идти, едва до комендантского часа туда успеем, а как обратно?

Девочка была права, в зимнем стылом Ленинграде светало поздно, а темнело рано. Это летом почти всю ночь светло, а зимой сумерки и днем.

Они попытались разбудить, но Елена Ивановна только бурчала, мол, сейчас, сейчас… А когда проснулась, даже выговорила:

– Что же вы не разбудили? Я не успею туда и обратно до комендантского часа съездить! Трамваи плохо ходят.

– Мам, а давай мы с тобой пойдем, а обратно завтра утром. Ты прямо в больницу, а мы домой.

Наверное, Елена Ивановна ни за что бы не согласилась, но была уже середина дня, да и лучше всем вместе.

– Оденьтесь потеплей.

– Мамочка, мы же каждый день куда-то ходим, знаем, что холодно.

– Но не на Васильевский же. Туда пока трамвая дождешься, околеешь.

Январь и февраль 1942 года стали самыми тяжелыми и страшными месяцами блокады. Уже работала Дорога Жизни, которую сами ленинградцы называли Ледовой трассой или Дорогой Смерти. В конце декабря увеличили нормы продуктов по карточкам, но ослабленных людей это уже не спасало. Кроме того, увеличить не значило выдать: ни по прежним, ни по новым нормам в магазинах ничего не было.

Окончательно встал транспорт, замерли не только троллейбусы, не вышли из парка трамваи. Многим было не под силу ходить на работу пешком, это означало потерю зарплаты и рабочих карточек, ведь и за хлеб надо платить.

Замерз водопровод, а лопнувшие трубы залили водой и без того малопроходимые из-за снежных сугробов улицы. Где-то это помогало набирать воду, а где-то губило людей. Бывало, когда при обстреле или бомбежке заваливало вход в бомбоубежище и разрывало трубы. Люди просто тонули в закрытом подвале.

Постепенно к бомбежкам и артобстрелам так привыкли, что не стали по сигналу спускаться в убежища. Двум смертям не бывать… А ходить по несколько раз за ночь вниз-вверх по обледенелым лестницам обессилевшие люди, которым с утра на работу или в очередь за хлебом, просто не в состоянии.

После нескольких случаев с затопленными убежищами многих и вовсе не загнать вниз. Никто не хотел умирать, но лучше под фугаской погибнуть, чем от голода. Только одного желали – чтобы сразу, без мучений.