Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Тарасюк неторопливо пошел к доске, вздохнул, сказал: «Май Сандэу» — и стал складывать слова в предложения так, будто египетскую пирамиду воздвигал из каменных глыб. Пока он ужасает Виолетту Львовну своим произношением, — познакомимся получше с шестым «Б».

Вот близнецы Козловские — смуглые, худенькие, неотличимо похожие. Они заняты марками: отобрали несколько штук из жестяной коробки, завернули в листок бумаги, и Коля Козловский надписывает: «Коробову. Теперь мы в расчете?».

А Коробов только что получил другое послание — фотографию из фильма «Мужчина и женщина»: Анук Эме с Трентиньяном.

— От кого это? — взволнованно любопытствует Гродненский.

Вместо ответа Андрей переводит взгляд на потупившуюся старосту класса.

— От Аньки Забелиной? Она что, в тебя втрескалась?

— А ты не знал? — улыбается Андрюша.

…А вот другая пара — Галя Мартынцева и Тамара Петрова. Они в близких, но трудных отношениях. Их дружба основана, видимо, на притяжении противоположностей — начиная с внешности. Галка — с косичками, в добротных «мальчиковых» туфлях и школьной форме, а Тамарины узорные чулки, короткая юбчонка, болтающиеся по плечам светлые волосы бросают вызов уставному педантизму, а заодно и подруге.

— У тебя те задачки при себе? Ну, где дроби простые и десятичные свалены в одну кучу? — спрашивает Тамара.

— Сейчас посмотрю… — Галка с готовностью достала тетрадь. — А ты не решила? Могла ж позвонить… Гляди, это легче легкого!

— Да нет, я не для себя. Можно?

— Пожалуйста. — Галка передает ей тетрадь. — А для кого?

Но подруга молча берет тетрадь, выжидает момент, когда внимание Виолетты Львовны целиком отдано произношению Тарасюка, затем переходит к блондинке из другого ряда, о чем-то говорит с ней тихонько и оставляет ей Галкину собственность.

— А почему Родионова сама не попросит? — спрашивает Галка, когда Тамара вернулась. — Как странно…

— Ничего не странно. Ты еще не знаешь, какая она гордая.

В громком шепоте Галки — возмущение:

— А гордая — тогда сама пускай делает, а не сдувает!

— И чего ты такая принципиальная? Если она не успела, если ее вообще два дня в городе не было?

Виолетта Львовна стучит карандашом, чтобы пресечь разговоры, и смотрит на Тарасюка, который намертво замолчал и стоит угрюмый, с капельками пота на переносице.

— That’s enough… You may sit down. You’ve done your best, I see…[11]

Она наклоняется с улыбкой сострадания над журналом.

— Внимание, друзья! До моей болезни мы с вами взяли одну тему, но не успели раскрыть. Называлась она, вы помните: «А letter to my foreign friend» — «Письмо к моему зарубежному другу». Запишем.

Пока она пишет на доске наивным каллиграфическим почерком, вернемся к девочкам.

— А где это она была… не в городе? — выспрашивает Галка.

— В Рузе. Ну, знаешь, где артисты живут, композиторы… Там коттедж в ихнем распоряжении.

— А ее папа, что ли, композитор? Или артист?

— Нет, папа у нее обыкновенный. У нее мама всех знает.

— Как это — всех знает?

— Ну, не имею понятия. Просто всех знает. Интересная женщина.

Галка примолкла: это надо обдумать.

— Поймите, как это важно, — говорила Виолетта Львовна, — уметь написать грамотное письмо за рубеж. Чтобы там сказали: как умны и культурны советские дети! Как хорошо они излагают свои мысли!.. Каждая ошибка в таком письме поставит в неудобное положение не только вас, но и… Гродненский, stop talking, please!..[12] но и вашу школу, ваших педагогов и так далее. В такой корреспонденции мы защищаем честь и достоинство — да-да! — достоинство и честь нашей страны и ее молодого поколения!

В душе Виолетты Львовны жил пафос. Жил и требовал выхода.

— Do you understand me?[13]

— Yes, I do[14], — сказал Андрюша Коробов. — Если мы чего не так напишем, может начаться война!

— It’s not fun[15], Коробов! Война — это не повод для шуток, это огромное несчастье… Все записали тему?

И тут Гродненский, ухмыляясь, объявил:

— А Пушкарев получил письмо из Америки!

Класс очень развеселился, а Леня Пушкарев судорожным жестом убрал с парты белый прямоугольник письма, не дававший ему покоя все это время.

— Из Америки? Это интересно… — Виолетта Львовна слегка растерялась. — О чем же тебе пишут? Не секрет?

— Секрет! — выкрикнул Леня. — В том-то и дело… — Он свирепо глянул на Гродненского. — Может, я вообще ничего не получал?!

— А что спрятал?

— Оно личного характера? — вмешалась Виолетта Львовна.

— Общественного. Самого общественного характера!

— Тогда, может быть, мы все дадим честное слово, что сохраним его в тайне… и ты познакомишь нас… Дадим слово, ребята?

— Дадим! Честное-пречестное! — зашумел шестой «Б», все еще не вполне веря.

— Прямо здесь? Сейчас? — растерялся Пушкарев.

— Indeed, my boy, naturally…[16]

Могла ли Виолетта Львовна отказаться от такого?! В один миг все посторонние интересы утратили значение — и торжествовали ее предмет, ее тема!

Пушкарев достал письмо и пошел к доске. На конверте глаз опытного филателиста мог издали распознать редкую и ценную марку. Леня достал листок, расправил его, побледнел и, глянув на класс, стал читать:

— «How do you do, dear mister Pushkarev…»