Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

— Открой, Пушкарь! Все уже все поняли… Не поможет ведь!

— Объясни, зачем ты это сделал?

— Ладно, в школе поговорим!

Топали ноги в коридоре. Кто-то хихикал, одеваясь. Щелкал замок. Дуло понизу из входной двери.

Тамара Петрова изрекла:

— Давить за такие вещи надо! Просто давить.

— Братцы, — неубедительно укрощал их Виталий. — Вы объясните хотя бы, что произошло. Он что — автор этого письма?

…Серый, с плотно закрытыми глазами и ртом, Леня сидел на бортике ванны. «Брехня», «брехло»! — слышал он. Дверь в квартиру пищала, выпуская гостей, и все никак не захлопывалась. Замыкающим был Виталий, а он чувствовал, что не вправе уйти.

— Виталь Палыч, вы остаетесь? — спросил Коля Козловский. И снял с брата кепку. — Это моя!

Дверь за ними закрылась. Выглянула соседка в надежде, что ушли наконец все. Увидела долговязого парня в плаще, он с мрачным видом закуривал.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы Лёнина бабушка?

Женщина сняла с вешалки свое пальто и зонтик. Забирая их в комнату, сердито откликнулась:

— Я сама по себе, Бог миловал!

Виталий покрутил головой и начал деликатно стучаться в ванную:

— Леня, открой! Давай потолкуем, Лень. Если ты на меня обиделся, то ведь я не хотел, я ж был не в курсе… Чудак, ты или открой, или воду хотя бы выключи! Воду выключи, а то не слышно!

Никакого ответа. Шумит вода.

— Ты что там делаешь? — испугался Виталий. — Я не хотел, Леня!

* * *

— Вот Андрей с самого начала не верил — и молодец, — сказала Аня Забелина на первом этаже.

— Да… — вздохнула Родионова. — Сколько времени потерять из-за одного обормота.

Гродненский со странно искаженным лицом вдруг притиснул Алену к пыльной секции радиатора.

— Тебе времени жалко, а я верил! — заорал он. — Верил я!

— Пусти… Я-то при чем?

Высыпали во двор. Навстречу им невысокая худенькая женщина спешила в то же парадное. Остановилась, глядя на взъерошенную эту толпу. Вроде бы она узнала одноклассников сына, но боялась ошибиться: прежде они не навещали его, ни вместе, ни порознь…

— Здравствуйте, — отстав от своих, сказала ей строго, без улыбки, Галка Мартынцева. — Вы — Лёнина мама?

— Да… добрый вечер, — женщина приветливо улыбнулась, но, увидев ребячьи лица, обернувшиеся к ней, испугалась чего-то. — С ним… все в порядке? Где он, Леня?

— Дома, дома, — заверила Галка. — Ребята, у кого письмо? Там осталось?

— У меня, — отозвался Гродненский и брезгливо вытащил из кармана скомканный конверт. Галка передала его Пушкаревой.

— Вот. Скажите, пожалуйста, откуда у вашего сына такой конверт?

— А у него-то вы спрашивали?

— Он говорит — из Америки. Это и так видно. А вот как он к вам попал? — оттеснив Галку, спросила Аня Забелина тоном самой Фемиды.

— Видите ли… Из Соединенных Штатов писали Лёниному отцу. Теперь-то у него новый адрес… Несколько лет назад он прооперировал одного американского спортсмена, спас его, можно сказать. И с тех пор этот юноша и его семья шлют доктору Пушкареву благодарности и поздравления — на Пасху, на Рождество… А что случилось-то?

Но они слишком презирали ее сына, чтобы жаловаться на него. И не могли прямо смотреть Пушкаревой в глаза.

— А вы справляете Пасху и Рождество? — заинтересовалась Тамара Петрова. — Вы что, верующие?

Лёнина мама бледно улыбнулась:

— Это они справляют, американцы. И каждый раз пишут: «Да хранит вас Господь».

Помолчали.

— Еще есть вопросы? — осведомилась у ребят Забелина.

— Дело ясное, что дело темное, — сказал Гродненский и, отвернувшись, цыкнул зубом и сплюнул. — Пошли.

— Но какое дело? — допытывалась встревоженная мама.

— Пусть ваш сын вам расскажет! — уклонилась Галка за всех.

Ребята невнятно пробурчали «до свидания» и пошли прочь.

Когда Лёнина мама зашла в квартиру, застав там незнакомого человека, который ломился в ванную комнату, у нее ослабли ноги, предчувствие беды сковало язык.

— Вы… кто? — выговорила она и провела рукой по горлу.

— Меня Виталий зовут. Я у них на практике, а Леня — там… — невразумительно объяснил гость. — Заперся, понимаете, и молчит… У вас топорика нет? Или хотя бы стамески?

— А что тут произошло?

— Да не знаю я ничего толком. Я понял так, что была какая-то игра или шутка… с письмами от американских детей… Нет, сперва нужно достать его оттуда. Он вообще у вас… психически устойчивый мальчик или не совсем?

Такого вопроса не следовало задавать. Взгляд женщины стал враждебным, и она сказала:

— Вам лучше уйти, наверно. Какой бы он ни был, я с ним сама договорюсь…

— Извините.

И страшно злой на самого себя, с крохотным сигаретным огарком, от которого уже дымились пальцы, он бочком, бочком ретировался из этого дома…

А Леня Пушкарев лежал под душем в одежде и в ботинках. Он дрожал от позора и отвращения к жизни. Ему хотелось утонуть или простудиться до смерти.

— Сынок, не бойся, это я, — услышал он мамин голос.

10

На другой день было погожее апрельское воскресенье. Галка и Тамара спешили в кино, поток машин их задерживал.

— Чего ты так возмущаешься, даже не понимаю, — дернула плечом Тамара.

— Как?! Мы же одинаково считаем.

— Одинаково. Только ты все никак не успокоишься, а по-моему, на него надо плюнуть и растереть.