Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Наступило молчание. Было ясно, что Гродненский прав: идейно все подкованы более-менее, некоторые — на все четыре копыта. С одной стороны — тянуло этих некоторых поучить уму-разуму нетвердых в политике американцев, а с другой стороны — у большинства была от политики какая-то оскомина. Если б не это, целую политинформацию можно было бы запузырить в ответном письме — про Вьетнам, про Кубу, про загнивание империализма…

Только вот не задавали им этих вопросов в американском письме! Чего высовываться со своей прогрессивностью, если не спрашивают? Честно говоря, в письме Пушкареву куда сильней, чем политика, их задевал и дразнил детективный сюжет. Не просто «сильней», а он-то один и привлекал. Но и в нем они вязли, в детективе этом. Спасать человека, в которого целятся профессионалы… из множества стволов… спасать, находясь чертовски далеко… Как? Что они могут выдумать?

— А тем временем могут влепить пулю мистеру Грифитсу… — не сказала, а простонала Аня Забелина. — С дерева, с крыши, с чердака в доме напротив… В любую минуту…

— Мальчики, ну предлагайте же что-нибудь, — взмолилась Галка. — Время уходит!

— А мой дядя, мамин брат, работает в АПН, — вдруг сказал Курочкин.

— Ну и что?

— Как что? Агентство печати «Новости». Если ему все рассказать, об этом может узнать весь мир. Завтра — уже вряд ли успеет, но послезавтра — запросто.

— С ума сошел? — осведомился Леня.

— А чего? Разве они не об этом просят? Что еще этих гадов остановит, если не шум в газетах и по телику?

— А не обидно разве, что взрослые сразу захватят это дело себе? — спросила Галка и тут же спохватилась. — Хотя, конечно, эгоизм свинячий — думать об этом в такое время…

9

Виталий медленно брел домой, уткнувшись в шахматную рубрику только что купленной «Недели».

Вдруг на противоположной стороне улицы, на пятом этаже, окно распахнулось и раздалось скандирование:

— Ви-таль Па-лыч! Ви-таль Па-лыч!

Он поднял голову и узнал ребят, которых с сегодняшнего дня ему следовало называть своими. Узнал с удивлением, но без энтузиазма.

— Помогите нам! — гаркнул Гродненский, и прохожие стали, замедляя шаг, оглядываться на Виталия, на окно с детьми.

— В чем? В чем помочь-то? — спросил Виталий через улицу.

Ему не сразу ответили, там шло какое-то бурное совещание.

Потом крикнул Пушкарев, протиснувшись между братьями Козловскими:

— Не надо, мы сами!

— Сами мы еще год будем думать! — возразил кто-то.

Нелепое было положение. Они что-то объясняли ему, но ведь это была московская улица в час пик, и Виталий никак не мог склеить в разумное целое клочья отдельных фраз, тем более что единодушия у этой оравы в окне не было, кричали не одно и то же. А он стоял, задрав голову.

— Где это вы? Что делаете?

Наконец расслышал:

— Третий подъезд, квартира двадцать три!

Чтобы прекратить этот уличный инцидент, надо было подняться к ним. На лестнице он усмехался и бормотал:

— «Покоя нет, покой нам только снится…»

…И вот он сидит за столом, не сняв плаща, а Галя Мартынцева ему читает русскую версию письма (Пушкарев позаботился, она была аккуратно переписана, эта русская):

— «…Шлем вам горячие приветы и лучшие пожелания. Если до Рождества не будет от нас нового письма, значит дела наши плохи…

Клайд ГрифитсРоберта ОлденСондра Финчли…»

— Ну-ка, ну-ка, — встрепенулся Виталий, — прочти имена сначала!

Хозяин дома, до странности тихий, словно прирос к стене.

— «…Клайд Грифитс, — стала покорно повторять Галка, — Роберта Олден, Сондра Финчли, Артур Кинселла, Фрэнк Гарриет, Орвил Мэзон».

— Та-ак, — молвил учитель, оглядывая серьезные лица вокруг себя. — А Том Сойер там не подписался?

— При чем тут он? — спросила Родионова.

В углах рта у Виталия дрожал смех. Смех, который им ужасно не понравился.

— Свободно мог подписаться Том Сойер. И Остап Бендер. А если хотите — и Гулливер, и Карлсон. И Анна Каренина. И Наполеон! Подшутили над вами, братцы!

Он уже дал волю разбиравшему его хохоту, как вдруг Леня Пушкарев, толкнув Алену Родионову и Курочкина, пулей выскочил из комнаты.

— Что это с ним? — спросил Виталий.

Вместо ответа они переглянулись. Осипшим голосом Гродненский сказал:

— Как… подшутили? Кто?

— Ну, не знаю. Тот, кто писал вам это послание. Складно придумано, надо сказать. С учетом реальной политической ситуации. Только имена-то из книжки. Из «Американской трагедии» Драйзера. — У них были такие опрокинутые лица, что тон Виталия поневоле стал извиняющимся. — Может, не надо было говорить? Но вы ж попросили помочь… вы тратили на это драгоценное серое вещество и время… Вы возьмите этот роман, полистайте…

Тамара Петрова и Аленка Родионова расхохотались. Галка Мартынцева искала на стеллажах Драйзера, прикусив палец зубами. А Гродненский остервенело смахнул со стола газеты, черновики ответного письма, словари и застонал, как от зубной боли.

Пушкарев исчез, он заперся в ванной. Сквозь шум крови в висках, сквозь слезы он слышал, как ему барабанили в дверь, как Козловские говорили: