Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Вот братья Козловские — совершенно особенные люди. Помешаны на всякой живности! Их родители сознательно удирают в долгие командировки, потому что дома житья нет от черепах, хомяков, кроликов… кажется, есть даже одна змея! Если как-нибудь невзначай обнаружится, что вы читали и любите Брема или что у вас есть, скажем, интерес к хищникам, к любому их отряду, — братья будут ваши, а их преданность кое-чего стоит. Кстати, это только кажется, что Толя и Коля — два одинаковых человека. Да, они почти Бобчинский и Добчинский, но Анатолий — порывистый, резкий, а Николай — тот мягче, как-то более пластичен душевно…

А вы заметили, что на многих наших мальчиков сильно влияет Андрюша Коробов? Больше того: настоящая власть сейчас не у нас с вами, а у Коробова! Чем он их притягивает, каким медом намазан — не пойму, тут есть загадка… Вы меня слушаете?

— Да-да. Коробов — это беленький такой?

— Беленький… С целым набором улыбок, на все случаи жизни. Но сегодня ему улыбаться не пришлось, сегодня он изведал муки Антонио Сальери!

— А что случилось? Объявился Моцарт?

— Так и тянет рассказать, но не имею права: торжественно давала честное слово! Что вы думаете о Лене Пушкареве?

— О Пушкареве? Смутное пока. Виолетта Львовна, я даже по фамилиям не всех помню, у меня было всего только семь уроков в шестом «Б»…

— Да… Сегодня Галю Мартынцеву вы назвали Суконцевой.

Он усмехнулся и, томясь, взглянул на часы.

— Вы торопитесь?

— Да… То есть нет. Но вы сами, наверное, устали? В первый день после болезни… И может, ни к чему такая основательность: я же временно у вас, только на практике…

Он прятал глаза от ее прямого «рентгеноскопического» взгляда. Они стояли теперь у метро. Лоточница продавала горячие пирожки. Мимо двигался человеческий поток, и кто-то в нем узнал Виталия, помахал рукой, а он поймал себя на суетном чувстве стеснения за свою пожилую даму, за ее кокетливую шляпку.

— И вообще, — сказал он, набравшись духу, — зря вы так на меня надеетесь. Не надейтесь так, а то я себя обманщиком чувствую. Я, Виолетта Львовна, полная бездарность в педагогике.

— Кто это вам сказал? Ваш доцент, этот… Филипп Антонович?

— Да я с ним согласен — вот в чем дело! И правду он говорит, что я все эти четыре года выносил этот предмет за скобки. Другим увлекался, другую работу делал…

— Какую же?

— Excuse me, вам-то зачем? Ну, о поведении изолированного атома в магнитных полях.

— Изолированного? — переспросила она.

— Да.

— Китайская грамота. Ну и как же он ведет себя там? Понимает, по крайней мере, что он не в пустоте околачивается, а в магнитном поле?

— Понимает!

И оба они засмеялись.

Поблизости дымилась урна: чья-то спичка подожгла мусор, и валил черный столб дыма. Виталий извинился, отошел, ловко перевернул урну кверху дном, и микропожар погас. Виолетта Львовна проследила за этим микроподвигом веселым взором: он ей почему-то понравился.

— Ну, с выводами о бездарности я бы не спешила, — заявила она Виталию, вытирающему руки носовым платком. — Детей-то вы любите?

Он виновато пожал плечами:

— Не знаю…

— Вы себя не знаете, вот что! Но вы молоды и честны — уверяю вас, это немало. Вам на метро?

— Нет, я уже почти дома.

— Вот как? А я-то льщу себя надеждой, что вы меня провожаете! Оказывается, я — вас… Давайте портфель. Итак, я отношусь к вам с «оптимистической гипотезой», как учил Макаренко. Извольте ее оправдать!

Она исчезла в метро, а он стоял на ветру без головного убора и что-то вспоминал, закреплял, как выражаются учителя. И строил рожи проходившим мимо людям, которые напрасно принимали это на свой счет… Рожи пародировали старую англичанку. Ее пафос. Ее «водопроводный напор», как Виталий определял для себя это ее свойство.

8

Стол в комнате Пушкарева весь в газетах, вперемешку с английскими тетрадками, грамматикой, словарями… Видела бы это Виолетта Львовна!

Коллективно составляемый текст записывала Аленка Родионова — она со второго класса занималась английским с домашней учительницей.

Гродненский, лежа на столе животом, поставил неожиданный вопрос:

— А про Вьетнам пару фраз надо?

— Не стоит, — сказал Толя Козловский, — они ж сами написали, что война грязная…

— Их же не спрашивали, когда начинали, — добавил Коля.

— А если, например, отец этой Сондры Финчли или еще чей-нибудь — был летчиком там? И ему приказывали бомбить? — спросила Галка у Лени.

— Но нас-то они про другое спрашивают! — запальчиво крикнул Леня. — Какие там последние слова? — Он взглянул через плечо Аленки.

— «We are ready to help you anyway», — прочла она. — И хватит, не берите на себя слишком много. Тоже мне, дипломаты!

— Дипломатия тут и не нужна, тут все надо искренно! — возразила Галка, у которой особая потребность противоречить Родионовой.

— «Ту хэлп ю эниуэй…» — повторил Гродненский. — Нет, глупое письмо получается. Люди просят нас что-нибудь придумать, а мы пишем: «Готовы помочь вам всячески»! Это ж одни слова!