Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

— Неправда! — вскинулась Галка. — Он первый предлагал позвать Андрюшку, он себе ничего не присваивал… и не командовал, как некоторые…

— Вот видите, — подойдя к ней и опустив руку на ее плечо, думает вслух Виталий, — можно, значит, и так объяснить: человек хотел дружить с вами, собрать вас за своим столом… От одиночества он пошел на эту хитрость, не от хорошей жизни! И в сущности, он мало что выдумал, там больше правды, в этом письме… Парень кожей чувствовал, что где-то люди в беде, только не знал какие… И я, шляпа, не оценил сразу, не понял… Их мы не спасли, далеко они. Но давайте хоть со своими товарищами обращаться по-человечески! Об этом и хотела говорить с вами Виолетта Львовна, но вы были «заняты»!

И по глазам Числитель увидел, что эта речь дошла. Если не до всех, то до многих.

— Вот у меня вопрос к Мише Гродненскому. Кто сегодня принес клей и опрокинул на тетрадь Пушкарева?

— Это не я, — хмуро отозвался Гродненский, не поднимая глаз.

— А что Коробов скажет?

— Я не приносил, — с достоинством говорит Андрюша.

— А мне все-таки кажется, что это сделали ты и Гродненский. И не исключено, что Курочкин. Вот, кажется, и все! Поэтому вы трое скажете своим мамам… нет, с мамами я не могу… вы скажете своим отцам, что их вызывают в школу…

— Да, а если он дерется, как ненормальный, — заскулил Гродненский. — Если он меня убьет?

— Я ему скажу, чтоб он поаккуратней. А если отцы не придут — я звоню им на работу. Ясно?

— Мой не придет, — ломким голосом говорит Андрей. — Он занят…

— Что, с утра до позднего вечера?

— Да!

Класс затаил дыхание. Смысл столь напряженной тишины неясен одному Виталию.

— Где же он так много трудится?

— Это нельзя при всех говорить! — крикнул ужасно взволнованный Гродненский.

— Ух ты, как интересно! — удивляется Виталий. — А я потихоньку. — Он вдруг начинает понимать, что это очень важно для ребят.

И он листает классный журнал, водит пальцем по одной из последних страниц. Чутье или догадка, которая сродни вдохновению, владеет им в этот момент.

— Не надо! — заклинает Андрюша. — Я вам потом скажу!

— Ну, не надо, так не надо, — вдруг согласился Виталий и закрыл журнал. — Но у твоего папы вполне приличная работа! Какой смысл ее скрывать? Да и журнал всегда может попасть ребятам в руки — и что тогда?

Тягостная пауза, а потом надсадный Андрюшин голос:

— Да! Там написано: мебельная фабрика номер четыре!

Глаза мальчишек из его компании округлились.

— Ну и что ж такого? — хрипло убеждает Андрей ошеломленный, настороженный класс. — Если человек по правде засекреченный, у него, что ли, на лбу написано, какая его работа?!

— А чего ты разорался? — полушепотом говорит Числитель, прищурив глаза. — Болтун, братец, — находка для шпиона. Я и сам знаю, что эта фабрика секретная: она ж стулья делает не стандартные… а с двойным дном! — Он легко поднял за ножку стул и перевернул его; обитое клеенкой сиденье упало. — Только об этом — ни-ко-му…

И он так значительно предъявил эту дырку в стуле, так загадочно через нее подмигнул, что шестой «Б» разразился хохотом.

От этого смеха Коробов сник, как простреленный из рогатки воздушный шар: ясное личико его точно запылилось, сузилось и стали маленькими глаза, даже светлые легкие волосы как будто сереют — и он вскакивает из-за своей парты, несчастный и свирепый…

— Не я принес клей! — хрипло выкрикивает он. — Это вот кто! — Жест в сторону Гродненского. — Курочкин знает! И Тарасюк! И Погодин! Все могут подтвердить! И стих на доске не я писал, а Козлята! А еще в том году Гродненский принес кошку!

— А кто велел? — спрашивает оглушенный этим доносом Гродненский.

— А если б я велел тебе с пятого этажа сигануть?

— Сядь, успокойся, — поморщился Виталий Павлович.

— А отец все равно не придет! Лучше бабушку вызывайте! За меня бабушка отвечает…

Андрей сел, уронив голову на руки, плечи его затряслись. Общее замешательство. Да, поздно Числителю отступать — он в кольце этих сложных интересов, этих раскаленных страстей… А тут еще открылась дверь и вошел Леня Пушкарев — запыхавшийся, бледный, с челкой, похожей на мокрый жгут.

И сразу — тишина.

— Здравствуй, — вежливо говорит Виталий. — Знаешь, нам тебя не хватало… Сядь, отдохни…

Но Лене не до покоя.

— Портфель Виолетты Львовны здесь? — сурово спросил он.

Виталий оглянулся на подоконник:

— Этот?

— Ага… Там у нее валидол… и этот… нитроглицерин!

Он схватил портфель и кинулся обратно, но в дверях столкнулся с директрисой. Она тоже бледна и трудно дышит. Часть класса встала, другая сидит в оцепенении.

— Уже не надо, Леня, спасибо тебе, садись… Хорошо, что вы здесь, Виталий Палыч, я думала, ребята одни. За Виолеттой Львовной приехала «скорая»… Сердечный приступ… Ничего, ребята, не беспокойтесь, это бывает. Занимайтесь…

И Нина Максимовна мягко прикрыла за собой дверь.

— Допрыгались, — горько сказал, помолчав, Виталий. — Теперь хотя бы дошло? И подумайте, человек вас не выдал, не сказал, что все это из-за вас, — директор же явно не в курсе… Так что вы-то в порядке…

Он прошелся к окну, отворил его пошире и вздохнул:

— Неужели кто-то должен рисковать своим сердцем, чтобы вы стали людьми?