Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Она выглядела примерно на сорок пять лет. На ней был фирменный халат и невысокая белая чалма на голове, на лице играло профессиональное радушие… нет, не только оно… Еще и скромно сдерживаемый интерес — именно к нему, похоже.

— Вы простите меня, — начал он.

— Да ничего, ничего, никакого тут беспокойства. Я вам лифт сейчас включу — на ночь мы его останавливаем… Это мне Катюша моя позвонила: мама, впусти, говорит, молодого человека, это он из-за меня так поздно…

— Вы… Катина мама?!

— Что, непохожа? Все говорили: верхняя половина личика — моя, нижняя — отцова… но это в детстве, а сейчас я уж и не знаю. А что, извиняюсь за такой вопрос, — неужто у вас, человека образованного, столичного, с моей Катькой общие разговоры находятся?

— Вы знаете, — Женя отвечал честно, а поэтому не моментально, — находятся. Она у вас натура незаурядная…

— Да? А училась — не очень… И в том году на вступительных ее срезали быстренько. Даже вроде как надсмеялись.

— Я про Катины знания ничего не скажу пока, но индивидуальность… она же очевидна.

Женщина засмеялась:

— Кому ж ее пристроить, такую очевидную? «Очевидную-невероятную»? Нет-нет, это я не вас, это я сама себя спрашиваю. А вы отдыхайте. Бабуле привет скажите от Тамары Филипповны. Мы с ней много уж лет знакомые…

— Спасибо. Спокойной ночи.

Лифт увез Женю от ее сладко улыбающегося лица.

9

Ксенина кровать была во второй комнате их полулюкса. Женя услышал оттуда:

— Это свинство. Можно было предупредить. Можно или нельзя?!

— Иногда нельзя, — кротко ответил он.

— А я повторяю: свинство! Мы с Кариной полтора часа искали тебя.

— Ей-то я зачем?

— Должно быть, чего-то не поняла у Гегеля! — съехидничала Ксения Львовна. — И понадобилась твоя помощь.

— А я говорю, ну ее. Клиентка от слова «клей», — воспользовался Женя лексиконом, открывшимся ему на спасательной станции. Он прошел на балкон, где был встречен внезапным дождем. Сквозь ночь, сквозь пегие косые диагонали дождя светил в сторону моря Катин прожектор.

А вот и она сама, только очень уж маленькая отсюда: влезла на свою смотровую площадку, чтобы снять кое-какие вещички, повешенные сушиться. Сняла и, похоже, смотрит сюда… на его балкон! Всего несколько секунд, правда, но явно смотрела сюда!

Не стирая дождевых капель с лица, Женя возник перед отходящей ко сну бабушкой.

— Ксения… Как бы ты посмотрела, если б свои опыты педагогические я начал уже сейчас… здесь?

Ксения Львовна надела очки.

— Вот так — в них я лучше слышу. Как ты сказал?

— Ну в общем есть одна… одна абитуриентка, которой нужна моя помощь. По истории, по языку… по литературе отчасти. Ничего особенного. — Тон его грубел от смущения, а взгляд ускользал от бабкиного.

— Наклонись ко мне, — услыхал он в ответ.

— Зачем?

— Нагнись, говорю.

Он нагнулся, она поцеловала его.

— Я очень рада, миленький. Могу я тихонько порадоваться? Ну и все. И помоги тебе Бог.

Женя отпрянул, рассерженный не на шутку:

— Чему, чему радоваться?! И почему у тебя такое осведомленное лицо?!

Старая актриса преспокойно сняла очки и щелкнула выключателем ночника на тумбочке. Единственным источником света сделался Катин прожектор за окном.

— Извольте, молодой человек, не орать на женщину, которая годится вам в бабушки! Разозлился, что я поняла, где ты был? Но я же не настаиваю на слове «свидание», назови иначе… пусть это будет «коллоквиум» — пожалуйста! Смотри только, чтобы девочка у тебя не усохла… Ну что стоишь? Все, проваливай, я хочу спать.

10

На центральной улице одна из витрин представляет собой галерею человеческих портретов, среди них преобладают дети.

Из этого фотоателье вышла Катя. И стоит в ожидании. Накрапывало — и она надвинула капюшон своей оранжевой полупрозрачной куртки. За спиной раздался голос Инки, ее подруги, обращенный к начальнице:

— Эти полчаса, Велта Августовна, я могу и после восемнадцати отработать! Чем плохо-то? А сейчас — надо мне. Ну подруга в беде — можете вы понять?

Не дослушав ответ начальницы, Инка выскочила наружу. Поморщилась, раскрыла зонтик. Она старше Кати существенно — лет на шесть. И похоже, раз в шесть обильнее представлена на ее лице косметика.

— Что ты несешь? В какой я беде? — спросила Катя.

Инка трижды поплевала через левое плечо, поискала глазами дерево, не нашла и трижды постучала по своему темени.

— «В беде», — объяснила она, — это звучит, а все остальные причины на Велту не действуют. В Майори австрийские сапоги давали — так и то с истерикой отпустила. Куда мы идем-то?

— Разговаривать.

В «стекляшке», торгующей мороженым и соками, они поприветствовали знакомую продавщицу через голову очереди, получили неформальную улыбку в ответ и почти мгновенно — подносик с двумя пломбирами, нескупо политыми вареньем.

— Девушки стояли, — объяснено было очереди.

— Это когда же?! — вознегодовал один пожилой гражданин. — Я уже двадцать минут…

— Стояли, стояли, — успокоила его Катя, передавая Инке поднос, а продавщице — трешницу. Наклонилась к этому дяде, пояснила: — Легче относиться надо… в ваши годы. Вчера один вот так же завелся — и пожалуйста: инсульт. Не отходя от кассы.