Доживем до понедельника. Ключ без права передачи

Она протаранила толпу зевак и побежала вдоль кромки воды наперехват Жене.

13

В этом светлом костюме он казался интересным, приятно было Кате идти рядом с таким представительным… Вот только настроение у него мрачное. Похоже, он бьет отбой… отбирает назад свое чудесное предложение!

— Нет, Катя, придется мне просить прощения. Нелепая затея. Авантюра чистой воды! У нас три недели всего-навсего, так? И вы еще работаете!

— Задний ход, значит? Я поняла, Жень, я не напрашиваюсь…

— Не то, Катя! Согласитесь: дело требует как минимум полугода…

— Ясненько, ясненько. Вы, главное, не нервничайте. Вы ж отдыхать приехали? Вот и отдыхайте. И не надо ничего такого в голову брать… Сейчас начало шестого, у вас полдник, хотите повернем? Я вас провожу до столовой.

— Благодарствуйте, я на полдники не хожу.

— Да? Вы следите тогда, чтобы плюшки эти или вафли вам к ужину подавали. А то они могут их совсем «заиграть».

— Катя! — воскликнул он. — О чем мы говорим?!

— А про что надо? Про Белинского?

Он усмехнулся, некоторое время они молча шли по редколесью. Эта прогулка завела их довольно далеко — по другую сторону железной дороги.

Под какой-то бузиной Катя углядела потерянный мячик, грязно-цветной, чуть больше теннисного. Подняла, поплевала на него, оттерла грязь листьями и стала играть на все лады — это помогало скрыть разочарование, досаду…

Во всяком случае, когда она заговорила про свои счеты с миром, это не выглядело уныло или плаксиво — отчасти, может, благодаря мячику.

— Неохота мне, Женя, про Белинского. Так что не грызите себя: это лень моя виновата, а не вы… Белинский, Чернышевский, Достоевский… один Островский, другой Островский… А еще: Чацкий, Дубровский, Грушницкий, Лаврецкий… Ленский, Вронский, Болконский… окосеть можно! Я сама-то еще не жила и жизнь свою не устроила, а должна про чужую учить — или вообще про выдуманную! Место у нас курортное, все соревнуются по тряпкам фирменным, ходят в них вечером взад-вперед, песок утрамбовывают, кормят чаек, дышат ионами… А я в это время должна учить, как образ Ниловны шел к революции! Или какими чертами образ Наташи Ростовой близок к народу… Вот вы мне сказали одну ее черту: «Не удостаивала быть умной». И от нее это не требовалось, правда? Потому что — живая, хорошенькая… и потому что — княгиня!

— Графиня, — поправил Женя, чувствуя, как против воли опять завладевает его лицом та беспричинная и неотвязная улыбка.

— Ну графиня. Кстати, из-за такой вот ерундовой ошибочки они снижают на целый балл. А у человека от этих баллов зависит судьба! А человек у нас имеет такое же право на счастье, какое тогда имели графини или княгини… Имеет или нет?

— Разумеется…

— Каждый имеет или кто все баллы набрал? Хотя бы и по блату?! — наседала она и, не давая ответить, возмутилась:

— А что это вы улыбаетесь?

Он помедлил, потупился и, просияв опять, сознался:

— Нравится, Катя, слушать вас…

— Да?! Вас бы на место того аспиранта плешивого, который «зарезал» меня, собака, в прошлом году! Или вы тоже «зарезали» бы?

— Никогда! — тоном клятвы произнес философ.

Она удовлетворенно засмеялась — и поцеловала его в щеку. Этот короткий благодарный поцелуй пригвоздил Женю к месту, и его улыбка улетучилась.

— За что, Катя?

— А за все. За вашу серьезность, культурность… За те ваши диссертации, которые вы напишите. Представляю, какие они толстые будут и умные. Я ж вас не увижу, когда все вас станут хвалить и прославлять, — поэтому я сейчас, авансом… Вот. И еще — за то, что вы добрый такой, захотели помочь. Потом передумали, правда, но главное — что захотели! Интеллигент, а девушке из народа сочувствуете, не проходите мимо…

Женя вспыхнул. И так треснул своей палкой по дереву, что, не будь она эбонитовой, не уцелела бы.

— Что? Что такое? — спохватилась Катя. — Обидела я вас?

— Нет-нет. Правильно издеваетесь, Катя, поделом мне… Сейчас мы вернемся, и я не буду больше докучать вам…

Они пошли дальше — в обратном уже направлении. Она перестала играть мячом.

— Но напоследок скажу… Понимаете, я, вообще-то, закрытый субъект, малоконтактный… И если б не вы… Неслучайно, Катя, и не зря вы очутились на спасательной станции: вы действительно можете спасать людей! От схоластики, от рассудочности… Спасать от их собственного занудства и от пониженного кровяного давления!

— Да не лупите вы по деревьям! И не бегите так. Прямо восьмиклассник какой-то… — говорила Катя ему в затылок, потому что он со своей хромотой опережал ее сейчас.

— Но вы поняли? От этих занятий я выиграл бы больше! Какое уж тут, к чертям, «интеллигентское сочувствие»!

— Что-что-что? — Она забежала вперед и не позволила ему идти дальше. — Кто больше выиграл бы?

— Я!

— Ну и кто же вам не дает?

— Сам себе не даю. Несерьезно потому что. Безответственно. К чему именно я буду готовить вас? За какой срок? Каков исходный уровень ваших знаний? Куда вы хотите поступать? Ничего же не ясно, одни шуточки: то вас влечет в Иняз, то во Внешторг, то в дикторы телевидения, то в стюардессы…