Текущее время было неуловимо, его мимолётные минуты
«минующие» исчезали без следа, так же называли их древние индийцы: minatíh «исчезающий». Предельно малая величина называлась мигом (позже мгновением) – от глагола мигать. Столь же неосязаемым являлось предельно большое время – вечность.[164] Древнее сближение вѣжда «ресница» и вѣжда (вѣжа) «ведающий, знающий» (от в отличие от невѣжды, невѣжи) не лишено смысла. Глагол вѣдать, восходящий к индоевропейской основе *ueid– «видеть, знать», сохранил два значения. Одно из них родственно греческому εἰδος «вид» и латинскому video «вижу», другое – санскритскому véda «знаю, ведаю», с которым родственно древнеиндийское védiyã «чародейство» и древнерусское вѣдь «знание, колдовство».В языке и сознании прарусов существовала и третья смысловая цепочка: вѣко
(множественное число вѣжды) и вѣдъ «покрытие, крышка». Вечное время постигалось лишь разумом и было скрыто от глаз словно вѣком «покровом» – человеческой жизнью. Такое сближение основывалось на образной связи вѣкъ – вѣко. Возможно, слово увечный относили не только к калеке, но и к «духовно слепому», «не ведающему вечного» человеку, поскольку само это слово означало «чело ведающее» (разумно видящее) и потому причастное к вечности.[165] Связь понятия «незримого времени» – мига и вечности – с идеей духовного зрения, видения-ведения подтверждают пережившие века слова умозрение и созерцание «рассматривание отражения в зерцале сознания» (это слово нельзя считать переводом латинского contemplatio «прицеливание, рассматривание»).В эпоху бронзового века «земное» понимание времени, уподобленное жизни растительного мира, сменилось восприятием небесного «кругового времени» – образом вечности
, в которой отражался век человеческого бытия. Само небо, незыблемое в непрестанных, следующих по великому кругу изменениях, внушало веру в посмертное продолжение жизни. Месячное движение луны и годовое солнца менялось от новолуний к полнолуниям, от равноденствий к солнцестояниям. Временами лики этих светил затмевались, рождая страх грядущих бедствий. Неизменным в своём едва зримом движении оставалось лишь звёздное небо.От весеннего равноденствия до Радоницы
звёздно-млечная Рось, спускаясь к земле, низко текла по северному небосводу с запада на восток и словно орошала землю живительными росами. К дням летнего солнцестояния её воды поднимались в высь, русло поворачивалось на небосводе и текло с севера на юг. Туда же устремлялись священные реки, чтобы на краю земли достичь неба. В пору осеннего равноденствия Рось поворачивала на запад и плыла в высоком поднебесье, соединяя точки восхода и захода солнца, будто сияющая дуга – след от дневного движения светила. В дни зимнего солнцестояния «небесная река» опять поворачивала к северу и опускалась над землёй. Казалось, её воды ждали весны и готовились снова устремиться к земле.Мысль о вращении заложена в индоевропейскую основу *ṷertmen–
слова веремя «время». К ней восходит глагол вертѣть, родственный с древнеиндийским vartatē «поворачиваться», vartayati «вращение» и латинскому vertēre «вертеть, поворачивать». Представление о «круговом времени» породило древнейший образ «небесного веретена», к нему восходят древнеиндийское vártanam «вращение, прялка», средневерхненемецкое wirtel «пряслице», древнерусское врѣтено, вьрѣтено. Благодаря чередующимся гласным o, i, e, индоевропейский корень *ṷert– получил ряд сходных осмыслений в латинских verto «вращать, вертеть» и vorago «пропасть, омут, водоворот», в немецком Wirbel «вихрь, водоворот», в старофранцузском virevaude «водоворот», в английском veering «поворот», в древнерусских ворота и виръ/вырь «водоворот, пучина».[166]Мифопоэтическое мышление соединяло цепочку слов вир-вертеть-вырий
и рождало представление о вращающейся небесной бездне. Днём её скрывало солнечное сияние, ночью она проступала россыпями звёзд. Время соединялось с коловращением светил и стихий надземного мира, в глубине которого свивались кольцами нити человеческих жизней. Они словно накручивались на мировую ось, «верстались» – откуда древнерусское вьрста «пора, возраст» и позднейшее сверстник «ровесник».