Древний знак

А между тем сын злого духа и росомахи уже был тут как тут, черный аркан для броска изготовил. Свистнул в воздухе черный аркан, но Хранитель рассек его на лету лучом, как мечом.

А костер полыхал. Тот жаркий древний костер.

— Да, это древний, очень древний костер, — подтвердил Хранитель, — однако ты увидишь у этого костра и такое, что происходит в настоящий миг текущей вечности. Странно? Да, конечно. Привыкай, так будет еще не однажды...

Волшебный олень все смотрит и смотрит на костер, пытается понять, кто его разжег и что здесь происходит. Чуть вдали от костра, на расстоянии длины одного аркана, лежит на возвышении мертвый человек в дорогом похоронном убранстве. С другой стороны костра, совсем близко у огня, стоят на коленях семь прекрасных женщин со связанными руками. Бьется о землю с храпом заарканенный белый олень. К костру подходит увешанный амулетами косматый человек с лицом, расписанным черными знаками, в котором можно смутно узнать Лицедея. И слышатся приглушенные возгласы: «Явился! Жрец явился!» Плачут женщины. Бьется, храпит на аркане, изнемогая от предсмертного ужаса, белый олень. Жрец вздымает кверху руки и восклицает: «Умер наш вождь! Да пусть прольется жертвенная кровь белого оленя, на котором он поскачет к верхним людям».

И подтащили оленя к костру. Жрец ударил ножом оленю прямо в сердце. Захрипел олень, упал раной кверху.

И Волшебный олень тоже захрипел и упал на правый бок. Хранитель коснулся оленя солнечной рукой, заставляя встать на ноги, и указал в сторону костра: мол, смотри, вникай, постигай истину. Встал Волшебный олень, не понимая, что было с ним, кажется, убивали его. Да, возможно, именно его убивали давным-давно, тысячу, десять тысяч лет назад.

Жрец снова воздел руки к небу и провозгласил: «Ускакал великий вождь на олене. Вон, вон, смотрите, над багровыми тучами плывет белое и чистое облачко — это душа великого вождя. Ему тяжело было с нами расставаться. Он просит, чтобы хоть один из нас отправился вслед за ним».

Жрец все ближе подходит к женщинам; одна из них сейчас должна умереть. Волшебный олень разглядывает женщин и замирает: вон та, что третья слева, похожа на Сестру горностая. Как?! Почему?! В чем смысл этого страшного видения? А на похоронном ложе уже лежит не вождь, а Гонзаг. Села муха на его нос, и он не выдержал, быстрым взмахом руки согнал ее. Жрец завязывает шкурой черной собаки свои глаза, замирает перед женщинами. Каждая из них, умирая от страха, даже дышать перестала. Волшебный олень предчувствует, что жрец сейчас укажет именно на Сестру горностая, хочет крикнуть: «Не надо, не смей!» Но непреодолимо проклятье неизреченности. И вскинул жрец руку, а потом медленно опустил ее, упираясь указательным пальцем в лоб Сестры горностая.

Затряс головой Волшебный олень, желая освободиться от страшного видения. Если бы можно было предупредить Брата оленя: «Поторопись! Ты должен спасти Сестру горностая!» И ведь есть, есть эти слова, вот они вышли из самого сердца. Волшебный олень с мучительным усердием ворочает языком, раскрывает рот, но ничего, кроме хрипа, исторгнуть не может. И вдруг вместо Сестры горностая он увидел Марию. Гонзаг, кажется, хотел закричать от ярости: ему была необходима у жертвенного костра именно Сестра горностая. Взбешенный, он вскочил с похоронного ложа, сорвал с жреца его мантию, сам в нее облачился. Но недолго похоронное ложе было пустым, на нем оказался сын злого духа и росомахи по имени Лицедей. И едва Гонзаг глянул на него, как тот вмиг переменился. Напряженно вглядывается Гонзаг в Лицедея, пытается понять: кто, кто же теперь в его обличье? И вот он, раскинув руки для объятий, быстро пошел к похоронному ложу, приговаривая: «О, Френк, дорогой мой друг, как давно я тебя не видел». Бритоголовый человек на похоронном ложе сделал над собой усилие, приподнялся. «Пусть, пусть будет в данный миг у жертвенного костра именно Мария», — сказал он, улыбаясь жрецу в образе Гонзага. И опять олень голову вскинул, захрапел, затрубил. Он вспомнил, как эта женщина коснулась его головы рукою и сняла его боль. Рядом с Марией снова возникла Сестра горностая. Вспомнил Волшебный олень, что и эта женщина спасала его: именно она, она давала ему грудь, когда он уже погибал. Теперь он обязан спасти их, надо исторгнуть человеческие слова. Вот они, кажется, вышли из самого сердца и душат, душат, душат его, требуя изреченности.