Древний знак

Сестра горностая смотрела в зеркало, а видела в памяти дом Гонзага, большой, богатый дом с множеством комнат и залов. В комнату Сестры горностая входит слуга и говорит, что барон приглашает ее на урок. Это значило, что она должна явиться к нему в бальном наряде. О, как мучительны были для нее эти уроки! Гонзаг учил ее входить в зал, сидеть на стуле, вставать, подавать руку для поцелуя. В начале урока он был вежлив, даже ласков, потом выходил из себя, кричал, топал ногами, оскорблял. «Да будет вам известно, Луиза, что я и пальцем не ударил бы для вашего воспитания, если бы не моя любовь к сыну. Своими манерами дикарки вы делаете меня посмешищем, тогда как я собираюсь вступить с вами в законный брак именно из-за любви к нашему мальчику. К моему мальчику! Жуткий парадокс заключается в том, что именно вы, вы его родили!»

Леон тоже проходил выучку Гонзага. В доме была специальная комната, которую Гонзаг громко именовал «залом мыслителей». Тщательно подобранные учителя давали образование мальчику в этой комнате. Были здесь и те, кто обучал его фехтованию, стрельбе, приемам каратэ. Пристрастил Гонзаг сына и к книгам: библиотека в этом доме была богатейшая. Мечтая видеть в сыне «трибуна», Гонзаг учил его ораторскому искусству. Мальчик произносил на память речи Цицерона, отрабатывал жестикуляцию, учился владеть голосом, совершенствовал дикцию. И Леону все это нравилось, он боготворил отца, а к матери относился высокомерно, порой даже с презрением, как к служанке. Но были минуты, когда в нем просыпалось детское, и он устремлялся к матери со слезами, прося прощения и признаваясь ей в любви. Однако матери редко разрешалось быть вместе с сыном.

Последний раз Сестра горностая видела Леона перед ее побегом из дома Гонзага. Леон приехал из столицы. Прошло двое суток, а Гонзаг так и не разрешил ей встретиться с сыном. И наконец она, не выдержав мучительного ожидания, вошла без разрешения в «зал мыслителей», где Гонзаг вел беседу с сыном. С крайним изумлением посмотрел на нее Гонзаг и принялся отчитывать: «Вы, милейшая Луиза, вынуждаете меня прерывать действия, которые я считаю священными. Я надеялся, что вы достаточно воспитанны, чтобы найти в себе терпение дождаться встречи с Леоном, когда мы сочтем нужным».

Сестра горностая не вникала в смысл нравоучений Гонзага, она все смотрела и смотрела на сына, который с невольным порывом поднялся ей навстречу и ждал, когда умолкнет отец. Как он вытянулся, ее мальчик, как ладно сидел на нем костюм! И прическа стала другой, вместо челки косой пробор. Хрупкий, как девушка, он все-таки внушал ощущение какой-то странной, скрытой силы. Кроме того, что-то грустное, даже печальное виделось в его облике, у рта обозначились две тоненькие черточки, едва заметная горькая усмешка то исчезала, то появлялась на его тонком смуглом лице.

Как только Гонзаг умолк, Леон устремился к матери, крепко обнял ее, поцеловал, приговаривая:

— Прости меня за то, что не сразу встретились. Я не знаю, возможно ли хоть как-то это объяснить. — Взяв под руку мать, Леон бережно усадил ее в кресло, повернулся к отцу и сказал со скрытым вызовом: — Разреши матери побыть с нами. Я не хочу разлучаться с ней ни на минуту.

Гонзаг нервически поморщился, прошелся по комнате, несколько растерянный; было видно, что ему не по себе. Он был в синем муаровом халате, свежо побрит, с хорошо уложенной прической.

— Вернемся к мысли о Френке Стайроне, — ровно и солидно сказал он, в чем-то с трудом пересилив себя. — Лично я считаю его выдающимся ученым, которому не сегодня-завтра предстоит возглавить крупнейший институт.

— А знаешь ли ты, отец, что именно будет исследоваться в том институте? — спросил Леон, не отводя от отца напряженного взгляда.

— Знаю! Я слишком хорошо знаю Френка Стайрона, этого достойнейшего человека, и разделяю образ его мыслей. Уверяю тебя, этот человек заглядывает далеко, очень далеко вперед. И я хотел бы, чтобы ты учился остроте его философского, политического зрения. Вдумывался ли ты в его формулу о «Созвездии тысячи»? Элита, элита, элита! Это слово должно быть для тебя молитвой, паролем, ключом к будущему. Кстати, Френк Стайрон по почте прислал мне книгу Луи Повеля. Вот она — «Блюмрок великолепный, или Завтрак сверхчеловека». Не читал еще? Жаль. Отныне эта книга должна стать твоей Библией. — Гонзаг благоговейно, как на Библию, положил руку на том в роскошном переплете.

— Луи Повель — властитель умов не только мыслящей Франции. Блюмрок его действительно великолепный. Это так прекрасно — сознавать, как сознает он, собственное «я» центром мира и мерой всех вещей.

— Есть люди, которые это называют обывательским демонизмом, — неподвижно глядя куда-то в угол, сказал Леон.