Древний знак

Стайрон быстро повернулся на ее голос, и бритая голова его, багровея, медленно перекатилась на плечах. Нацеливался Стайрон в Марию чуть прищуренным взглядом и загадочно улыбался. Как это было ей знакомо и ненавистно!

— Отлично знаешь? А сможешь ли доказать? — негодующе вопрошал Клайн. — Ты, черт подери, могла лишь смутно догадываться...

Стайрон вяло вскинул руку.

— Подожди, Клайн, об этом ты с Марией поговоришь без меня. Для таких пустяков у меня нет времени. К тому же эта женщина может подумать, что история с саами меня беспокоит. — И вдруг он прогнал с лица выражение сплина, глаза его засветились, что-то в них, как прежде, опять накалилось в том особом его тайном огне, который невольно внушал мысль, что этот человек одержим маниакальной идеей: — Вы, наверное, догадываетесь, Мария, как я к вам отношусь, — сказал он по-французски, чтобы его не понял Клайн. — Вы единственная женщина, которая не вызывает во мне презрения, мало того, я всегда был вами восхищен. Ну что, что я с собой поделаю, если вы именно та женщина, которая одним лишь своим существованием доказала мне, что и я... представьте себе... я имею душу, способную на муки. И если я вас щадил до сих пор, то лишь потому, что...

Стайрон не договорил, какое-то время угрюмо разглядывал Марию, еще более, чем прежде, скованную не только страхом, но и мучительной неловкостью.

— Я хочу вас спасти. И прежде всего спасти вот от этого жалкого человека. Да, он мой зомби. И у него уже запрограммирована в сознании расправа над вами. Не галлюционогенами запрограммирована, нет, скорее обстоятельствами. Он попал в затруднительное положение с этими саами. Я чист, это его дело. Он должен выкрутиться. Это мой ему приказ. Мне надо знать, способен ли он решительно на все. Иным он не нужен мне, потому что это будет уже не зомби. Вы, Мария, можете или помочь ему, или погубить. Он уже всю душу мне вымотал вопросом: «Что делать с Марией?»

— Ну и что же он собирается со мной делать? — по-прежнему глядя в одну точку, замедленно спросила Мария.

— Не знаю! Мне известно, что я, я собираюсь с вами делать!

Клайн, подчеркивая свою деликатность, подошел к стеллажам с книгами, принялся прилежно разглядывать то одну, то другую, дескать, я и не пытаюсь вникать, о чем там у вас идет речь. А Стайрон раскалял в себе что-то уже самое тугоплавкое и потому производил впечатление истинно одержимого; распаленное лицо его покрылось красными пятнами, рот пересох, а глаза лихорадочно блестели.

— И если я заговорил о вашем спасении, Мария, то я... скажу вам... скажу о том, что имеет отношение к истинному спасению. Вы должны как можно быстрее покинуть эту землю. Да, да, не смотрите на меня так. Вы должны покинуть Европу! Уверяю вас, это сейчас самое страшное место на земном шаре! Здесь уже все, все дышит вулканом. Взрыв неизбежен. Спасение может быть только там, у нас, за океаном. Да, только там и лишь при определенных обстоятельствах, которые уж кто-кто, а я сумею создать. И не надо так бледнеть. Выпейте воды!

Привлеченный возбужденным поведением странного человека, Освальд стоял на пороге комнаты, где он трудился над своим храмом, и, кажется, готов был уже заплакать. Подбежав к матери, он попросился на руки, крепко обнял ее за шею и спросил:

— Так когда же приедет папа?

— Скоро, скоро приедет, — ответила Мария, целуя сына.

— Пусть уйдут эти дяди, я их не люблю...

— Сейчас, сейчас, они уйдут, а мы пойдем с тобой погуляем. Сходим к Оскару Энгену, он тебя нарисует...

Мария потянулась к телефону, набрала номер, узнала голос старика Юна Энгена.

— Мне бы Оскара... А где он? Я была бы благодарна, если бы он пришел как можно скорее. У меня гости, с которыми следует говорить при свидетелях. Ну что ж, приходите сами, чем быстрей, тем лучше.

— Вы кого-то позвали? — подозрительно глядя на телефон, спросил Клайн. — Напрасно, разговор наш далеко не окончен...

А Стайрон чувствовал себя так, словно его заставили остановиться в момент самого стремительного разбега, потому очень страдал:

— Вы делаете огромную ошибку, Мария, не дослушав меня. Вы должны выслушать все до конца! Да, я знаю, что произвожу на вас впечатление невменяемого, но я уверяю вас... нет трезвее человека в этой ситуации, чем я!

Встав с кресла, Стайрон набрал полную грудь воздуха. Освальд подумал, что странный этот человек сейчас закричит. Малыш еще сильнее прижался к матери. Но Стайрон как-то очень осторожно выдохнул, словно боялся что-то порвать внутри себя, с той же осторожностью присел в кресло и совсем тихо сказал, тяжело упираясь руками в подлокотники: