Древний знак

— Да, да, и я посмотрю на твой храм! — по-английски сказала Мария, желая, чтобы ее поняли гости, и добавила, страшно волнуясь: — Надеюсь, что здесь нет Герострата, который бы вздумал поджечь твой храм. — И уже на своем языке закончила: — А если и есть, то мы упредим этого проклятого Герострата...

А Юн Энген, выразив свое восхищение храмом Освальда, вдруг подхватил мальчика на руки, вышел снова к гостям:

— Как же это вы, господа, докатились до такой вот жизни, что руками ребенка убили другого ребенка? А еще про совесть, про бога толкуете, жизни нас учите, из шкуры лезете, чтобы спасти нас. От чего и от кого спасаете? Это мы... мы должны спасать своих детей, да и самих себя от вашего проклятого ринга, который у вас, как ни странно, называется вполне нормальной жизнью. Мы не желаем выходить на этот страшный ринг вам в угоду! — И, скорбно помолчав, сокрушенно закончил, еще крепче прижимая к себе малыша: — Ах ты ж, господи ты боже мой, взять и в забаву себе, в развлечение убить ребенка, да еще руками другого ребенка... Ты можешь понять это, Мария?

Мария медленно покачала головой, и в глазах ее, устремленных на приумолкнувших гостей, светилось бесконечно горькое и откровенно враждебное недоумение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОЛНЕЧНЫЙ УЗЕЛ

Была пора оленьего гона. Пора сентября. Засеребрилась тундра инеем, ослепли замерзшие, запорошенные озера, бельмасто глядя в небо, ничто больше не отражалось в них. В ознобе трепетали былинки, ветви редкого кустарника. Остекленели лужицы, придавая тундре мертвенный вид. Сквозь черные снежные тучи будто проступала кровь осеннего солнца. Казалось, что совершилось преступление: кто-то смертельно подранил, как перелетную птицу, короткое северное лето. Предвечерний мрак уже грозился стать всевластной тьмою долгой полярной ночи. С паническим криком улетали запоздавшие перелетные птицы, лаяли песцы, завывали волки.

Возбужденные тревожными переменами в мире олени вслушивались в грохот ледяного прибоя, чутко поднимали головы, настораживая уши, страстно принюхивались к воздуху, наполненному тайной наступающей полярной ночи, с ее тусклым светом луны и трескучими морозами. Стадо томилось необоримым желанием продолжения рода, чтобы все-таки жили, жили олени, жили всему наперекор.

Сыну шел пятый год. Сын был взрослым оленем, которого уже не отгоняли старые самцы от важенок. А еще всего лишь в прошлую осень, когда он почувствовал непонятное влечение к самке, ему приходилось испытывать унизительную встречу с тем или другим самцом-стариком, не сводившим с него недобрых, настороженных глаз: не подпускали старые олени незрелых бычков к важенкам, заботясь о здоровом потомстве стада. Правда, здесь еще играли немаловажную роль и люди: им было далеко не безразлично, от какого самца пойдет в стаде новое потомство.

Сын был белым оленем. Сын был существом иной сути. Вот почему люди не хотели, чтобы шло от него потомство. А в крови его бродила темная сила, от которой невозможно было избавиться, даже если разбежаться и удариться головой о скалу. И Сын исходил ревом, понимая себя оленем и только оленем. Сын бил копытом о землю и чувствовал, как от ударов дробились камни. Сын отдавал свою силу земле, еще больше пьянея от собственных гулких ударов, от которых, как ему казалось, содрогались горы. Сын слушал, как пахнет жженым копытом, Сын требовал, чтобы на него смотрело все стадо. И пусть, пусть тот, кто желает оспорить его право на странную, еще непонятную ему власть над гаремом важенок, осмелится взбежать вот на этот холм, куда вознесла его темная сила, вознесла для вызова, для кровавой схватки.

Замерло стадо в тревоге. Подняли головы важенки, чутко поводя носами, глаза их наполнялись светом трепетного ожидания.

И вот вырвался из стада могучий бык, побеждавший любого соперника и год, и два года тому назад. Это был серый олень с широкой грудью и длинной гривой. И Сын выставил навстречу сопернику рога, напружинил передние ноги, крепко врезаясь в землю задними. Мчится взбешенный бык. Если его не остановить, кажется, проломит само небо там, где оно полыхает красной полосой заката. И принял Сын чудовищной силы удар. Теснят друг друга соперники. Упал на колени серый олень, подломились ноги и у белого. Померкли глаза у обоих и тут же сильнее прежнего вспыхнули от ярости.

Полыхает полоска закатной зари. И на фоне ее застыли два огромных оленя с переплетенными рогами. Жутко стаду. Оленям мнится, что это не просто заря, а истекают кровью два быка, и если они рухнут замертво, то надо бежать, бежать и бежать от этого проклятого места как можно быстрее и дальше. А море грохочет, разбиваются о земную твердь ледяные ядра, и рвет в клочья черные тучи пронзительный ветер. Важенки трепетными носами улавливают запах разгоряченных самцов и ждут, ждут, ждут победителя, ждут страшных, но безумно желанных событий.