Дробь

Не отрывая взгляда от чая, Тор проговорил: «Надо будет за ремантадином сходить что ли, денек нудный предстоит, хоть как–то скрасить». Я улыбнулся. Наверняка весьма натянуто, учитывая оползень мыслей, который осыпался в моей голове в тот момент.

Мы неспешно собрались, словно пара мух, едва проснувшихся после зимней спячки в окне между рамами. Я предвкушал свое шествие по ненавистным улочкам родного города, баклосановый абстинентный синдром только подкреплял это предвкушение маленькими цунами социопатии, пульсировавшими в висках.

Неоднократно отмечал безумный агрессив мод на отходах с баклосана, концентрированную мизантропию и ненависть ко всему живому, мертвому, материальному и метафизическому. В такие дни необходимо сидеть дома, завернуться в клетчатый плед, пить наикрпечайшие кофейные напитки, залипать в какой–нибудь Монти Пайтон и ни за что, ни в коем случае не выходить на улицу, не видеть людей, не разговаривать, не вступать в контакт. Однако выбора не было, я снова шлялся по улочкам столь родного и любимого города, ощущая как каждая клетка моего субтильного организма кричит на прохожих " я буду убивать детей ваших матерей и насиловать матерей ваших детей, суки вы блядь разэтакие!».

Самое худшее, что может случиться на отходах после баклофенового марафона, например – поездка в общественном транспорте. Вот ты едешь в душном, трясущемся автобусе, подскакивающем на каждой дыре в асфальте, швыряющем тебя к потолку на лежачих ментах (я был бы не против, если бы лежачих полицейских делали из настоящих блюстителей порядка, живьем закатанных в асфальт). В этом автобусе все гремят мелочью, ржавыми монетами, шуршат помятыми чириками и полтинниками, пакетами, бабули достают из глубин своих пропитанных нафталином пальтишек пакеты из под молока, перевязанные резинками от волос, достают свои несметные богатства дрожащими ссохшимися ручонками, жирная кондукторша необъятных размеров, разрезая кормой своего рифленого брюха массы человеческих тел прорезается к необилеченным беднягам, судорожно пытающимся устоять на ногах, одновременно достать деньги за проезд и не заехать ближнему локтем в лицо. Рядом школьник тычет в тебя своим огромным рюкзаком нелепой прямоугольной формы с катафотами и принтами с детскими героями, наполненным кучей учебников, контурных карт, атласов, тетрадей, пеналом с тремя отделами, набитым наборами гелевых ручек, карандашей, фломастеров, резинками и прочим дерьмом, позволяющим превратить юного падавана в послушного долбоеба. От школьника пахнет какими–нибудь булочками с повидлом или утренними бутербродами с колбасой, заботливо приготовленными его мамашей. Рядом кто–то тихонько срыгивает, и ты чувствуешь запах какой–нибудь омерзительной котлетки или опять же колбасы, запахи еды, пота, перегара, бензина, немытых волос. Толкучка. Тут школьник, чуть поодаль мужик, едущий на завод, у него на плече сумка, в сумке пюрешка с котлеткой, наскоряк брошенная в литровую банку перед сменой, рабочая форма, быть может, затертое до желти полотенце, скорее всего нольпятка пива для утренней мотивации. Чуть дальше жирная тетка, в нелепых нарядах, купленных в мещанском стремлении выглядеть броско, красиво и солидно, в нарядах, которые она наверняка считает весьма роскошными, делится обновками с сотрудницами на работе, обсуждает с подругой по телефону, наивно полагая, что у нее есть вкус, при чем вкус самый правильный, не в пример всем остальным. Двигатель гремит, кондуктор кричит «Передаем за проезд! Кто там на задней площадке еще без билета?», шум, гам, парочка на сидении лижется и воркует, бабка рядом смотрит на них со злостью и презрением, искренне считая, что благодаря своей немощи и старости заслуживает уважения и почтения. Запахи, вонь, кто–то орет в телефон, кто–то ржет как оголтелый, все под аккомпанемент хит фм, лав радио или европы плюс с потрясающими хитами и самыми модными и трендовыми треками современных исполнителей. И во всем этом аду едешь ты. Тебя воротит от любого лишнего движения, выворачивает наизнанку от любого запаха, ты не желаешь видеть ни одного человека на расстоянии ближе 100 метров, не желаешь слушать никакой музыки, кроме депрессивно–суицидального блек–метала или вязкого трип–хопа, не желаешь слышать простую человеческую речь, не хочешь вникать в происходящие вокруг вещи, да и жить особо не горишь желанием. И у тебя не возникнет ничего, кроме желания крошить черепа вашим попутчикам, спустить весь жир кондукторши на пол автобуса актом принудительной липосакции, раскроить голову школьнику его же гелевыми ручками, набить ебало миловидной парочке, сломать шею старухе, разбить банку с пюрешкой об голову похмельного люмпена, задушить тупую жирную шмару ее же бусиками из ЦУМа.