Другой край мира

– А чем она занимается? В чём обязанности олем?

– Она ходит по дворам, в которых есть мастерские с ткацкими станками, и учит девушек ткать и шить, смотрит, годятся ли нитки, которые они прядут, поручает им работу. Когда человек становится олем или арем, он может воплотить в жизнь какие-то свои идеи, для которых требуется много рабочих рук или большой совместный труд. Или помогает другому собрать необходимые руки, чтобы он воплотил в жизнь свою задумку, если она кажется разумной или многообещающей. У молодых мастеров бывает много интересных предложений. Олем или арем могут подсказать, как проще достичь того или иного результата. Ну, понимаешь, чтобы юный мастер не отвлекался... не отвлекался от полёта на чистку пёрышек после того, как неизбежно упадёт в очередной раз.

– У нас всё иначе. Любой человек может перестать ходить работать к одному арем и пойти работать у другого?

– Конечно. Мой отец работал на скотоводческих дворах, но потом они с мамой поженились, и он переехал в этот двор и стал заниматься станками. Теперь он уже много лет ходит на столярный и работает там. Но завтра он может решить, что хочет заниматься бумагой, и уйти туда. Конечно, это создаст некоторые затруднения, но так можно сделать.

– У вас всё гораздо проще. И что, его научат? Не прогонят?

– Как можно прогнать человека, который пришёл с желанием учиться и работать?

Конда вздохнул.

– А почему твой отец не стал арем? У вас же любой может стать арем, если захочет.

Аяна откинулась на спинку стула и задумалась.

– Ну, наверное, ему просто нравится его жизнь. Он очень спокойный человек и очень любит маму.

Она вспомнила, как отец кругами ходил по двору с чёрным лицом, меся ногами мартовскую грязь, когда мама лежала после приступа корчи, а Сола и олем Нети вливали ей в рот капли снадобий.

– Я думаю, он никогда не стремился к чему-то подобному. Конда, а что, у вас все стремятся стать арем и олем?

– Если говорить вашими понятиями, то у нас не может быть олем. Женщина не может возглавлять ничего, кроме своей кухни. И то, над ней всегда будет стоять мужчина. Её муж, брат или человек, управляющий всеми катьонте. А мужчины всегда стремятся выше, потому что, если ты не стремишься наверх, тебя затопчут те, кто рядом.

Аяна встала и подошла к нему, он повернулся и обнял её.

– Я бы не смогла жить в таком мире, – сказала она. – Я как будто сижу на чердаке учебного двора, а старшие девчонки пытаются напугать меня, читая вслух страшные сказки из хранилища. Мне не хочется верить, что это всё где-то есть по-настоящему. Мама говорила, что нужно сказать что-то вслух, и тогда ты поймёшь, верно это или нет. Конда, когда ты говоришь вслух все эти вещи, у тебя на душе не становится тяжело?

– До знакомства с тобой, со всем вашим миром, я считал, что всё это в порядке вещей. Когда ты рождаешься и растёшь, обычаи, которые окружают тебя, будто пронизывают тебя насквозь, как нити. И у тебя нет особого выбора. Ты можешь двигаться по этой нити или по той, но ты не можешь выйти за пределы полотна. Я думаю, что тот шторм, который порвал наши паруса, порвал и некоторые нити, натянутые сквозь меня. Теперь, когда я рассказываю тебе о чём-то, я понимаю, чем именно мой рассказ тебя расстроит. И за некоторые вещи мне действительно становится стыдно, хотя их придумал не я.

– Почему же тебе стыдно?

– Потому что я недостаточно силён, чтобы что-то изменить. Когда я был моложе, мне казалось, что мне всё подвластно, стоит только захотеть, и что где-то есть ключ к этой силе, к этим знаниям. А в детстве я даже играл как-то в поиски знаний... Но, чем старше я становлюсь, тем более сложным мне кажется этот мир. Теперь я начинаю задумываться о том, сколько нитей надо порвать, чтобы переместить хотя бы что-то одно на другое место, и понимаю, что ни одному человеку за всю его жизнь не хватит сил сделать это в одиночку. Эта мысль погружает меня в отчаяние. Нашим традициям слишком много лет. Они проросли сквозь нас... Ладно. Пойдём, Аяна, если ты всё ещё хочешь туда.

– Я не хочу. Но это наш обычай. И олем Ати говорит, что нужно прощаться, чтобы отпустить. Ласи ири, ви даве аде дири. Пойдём.

В конюшне пахло сеном и навозом, и птички пасси щебетали под крышей сеновала, прячась от холода.

– А где седло? – спросил Конда, когда Аяна вывела Пачу и надела ему на шею верёвку.

– Седло?

– Да.

– Я не езжу в седле. У нас почти не пользуются сёдлами, и я не пробовала. Мне кажется, это неудобно. Как чувствовать лошадь, если между вами... какая-то штука?

– Я не перестаю удивляться. Ты всегда ездишь на нём, используя только корде?

– Что? – переспросила Аяна.

– Вот эту веревку, которую ты называешь ошейником. Мы называем это корде. У нас её используют при тренировке жеребят, потом переходят на уздечку с железным трензелем.

Он изобразил пальцем над головой Пачу устройство уздечки, и Аяна кивнула, проследив за его плавными движениями.

– Понятно. В упряжи такое используется, и иногда при езде верхом. А что такое трензель?