Другой край мира

– Ладно. Я пойду искать Лойку.

Аяна сидела до обеда, пока в мастерскую не пришла одна из соседок. Она была милой и приветливой, но говорила не переставая, и Аяна отговорилась стряпнёй и ушла к очагу, по дороге вспомнив, что давно не ела рыбной похлёбки. Нарезая овощи и рыбу, она подсчитывала, сколько бы ей одной пришлось сидеть за станком, чтобы выткать всё необходимое для парусов. Выходило, что всю зиму и весну без перерывов. Она представила бесконечно, день за днём, час за часом, повторяющееся движение челнока и бёрда и вздрогнула.

Похлёбка томилась на печи. Мама не сказала, нужно ли уже доставать свечи, а сама она забыла спросить. Через пару дней их мастерская будет заполнена женщинами, которые будут ткать с утра и до вечера, и коптящие светильники придётся заменить на свечи, чтобы лишний раз не открывать окна для проветривания и не морозить помещение. Аяна представила предстоящую работу и шумно выдохнула, надувая щёки.

44. Серая вода

Сола вошла к очагу, и холодный воздух, влетевший за ней со двора, был каким-то тревожным. Она села за стол перед насторожившейся Аяной, не встречаясь с ней взглядом, и положила свои небольшие пухлые ладони друг на друга, потом с силой сжала костяшки левой руки, сжала челюсти и закрыла глаза. Её руки дрожали.

– Витар... – прошептала Аяна. – Нет... нет!

Слёзы лились по её щекам, она встала и ходила вдоль стола, обхватив себя руками.

Сола уронила голову на руки. Аяна выбежала через кладовую и слетела по лестнице вниз.

– ...Конечно, любопытно, – говорил Воло, расхаживая по комнате, но замолчал, увидев её на пороге. – Что случилось, кирья?

Она медленно прошла к столу. Конда сел на кровати и смотрел, как она отодвигает стул.

– Тот мальчик. Которому было четыре...

– Я сожалею, – тихо сказал Конда. – Мне искренне жаль.

Воло смотрел на них по очереди, наклонив голову, потом задрал подбородок, глядя в потолок.

Наступила тишина.

– Я пойду, – сказала Аяна. – Простите.

Нет. Этого не может быть. Она не верила до конца в то, что случилось. Не хотела верить. Она ушла в свою комнату, мало чего замечая вокруг, и сидела на кровати, пока совсем не стемнело.

Шош пришёл под дверь и мягко поскрёбся, просясь внутрь. Она встала открыть ему, потом снова улеглась на кровать. За окном шёл густой, медленный снег, и не было видно ничего дальше ветвей молодой бирсы под окном.

Шош свернулся у неё за спиной, но потом перешёл к изножью и свернулся там. Снег всё падал и падал за окном.

Сон был серым, каким-то неопределимым, мятущимся, как серая вода, которая вдруг заплескалась, леденя лодыжки холодными прикосновениями. Аяна проснулась посреди ночи с тревогой и спросонья не сразу поняла, что за ней на кровати спит Конда. Она привстала и во мраке разглядела его костыли, приставленные к стене.

– Как ты так тихо пришёл? – прошептала она.

– М-м? – сонно откликнулся он. – Что?

– Как ты пробрался так тихо?

– Спи, – ответил он, подтягивая её поближе к себе и накрывая их обоих одеялом. – Спи.

Аяна проснулась до рассвета, прижалась к нему и лежала, согреваясь его теплом. За окном продолжал идти снег, и темнота постепенно становилась серостью. Конда спал, обхватив её рукой. Она рассматривала его большую ладонь, линии на ней, длинные пальцы с овальными ровными ногтями, потом приложила рядом свою руку и стала сравнивать их. Шош сидел у кровати и смотрел немигающим взглядом, и Аяна тихо рассмеялась.

Конда спал чутко, этот тихий звук и движение её тела разбудили его. Он сонно поднял голову и посмотрел, заглядывая через Аяну, над чем она смеётся. Она развернулась к нему и положила ладонь под его щёку, горячую после сна.

Он закинул ногу на неё и крепко прижал к себе. Мгновения медленными снежинками опускались на землю за окном, а лестница скрипела под ногами тех, кто просыпался в зимних комнатах и шёл через первый этаж к очагу завтракать.

– Ты пришёл ночью, – сказала Аяна тихо.

– Да. Я подумал, что тебе грустно.

– Это слово не подходит. У меня внутри будто всё застыло.

Он прижал её ещё крепче.

– Олем Ати говорит, что со временем любая утрата становится частью тебя. Это несправедливо. Хочу, чтобы этого не было. Чтобы этого никогда не случалось. А ещё олем Ати говорит, что надо плакать, но я не могу, Конда. У меня вот тут, в горле, комок, и всё.

Он гладил её по голове и молчал, потом поцеловал в волосы на макушке.

– Мне очень жаль. Хочешь выйти на крыльцо?

– Не знаю. Я хочу остаться тут. Хотя... неважно, где. С тобой. Что ты сказал Воло?

– Ничего. Он спал.

– А что он скажет, когда увидит, что тебя нет?

– Ничего нового или интересного. Он ничего не спросит. Просто будет ходить, всем своим видом показывая, что он был прав. Я не люблю это в нём.

– А что ты вообще в нём любишь? – спросила Аяна, пытаясь вспомнить хоть что-то, что позволило бы назвать Воло приятным человеком.