Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

В отрочестве Лейбниц увлекался библейскими текстами, перечитал почти всех древнегреческих философов, поэтов, драматургов. Обладал феноменальной памятью – мог цитировать прочитанное дословно. Говорили, что к четырнадцати годам он прочитал больше книг, чем средний ученый читает за всю жизнь. При поступлении в престижный университет в пятнадцать лет он уже знал больше, чем выпускники того же заведения. В двадцать лет Лейбниц стал доктором права (что в те времена было очень почетно), издал свою первую философскую работу и изобрел самый совершенный в мире арифмометр: механический прообраз современного калькулятора. До него подобные приборы могли только складывать и вычитать. Хитроумный арифмометр Лейбница позволял осуществлять также умножение, деление и даже извлечение квадратного корня.

Спустя несколько лет Лейбниц посетил Лондон, чтобы продемонстрировать арифмометр ученым Королевского общества. Те пришли от устройства в восторг. К сожалению, на том заседании не присутствовал Ньютон – рядовой член общества, он бывал в Лондоне лишь иногда. Но слухи о молодом талантливом немце до него дошли. Ньютон написал ему письмо, тот ответил. В своем втором письме Лейбницу (который ему поначалу явно понравился живостью ума) Ньютон как раз и похвастался мимоходом своим «методом флюксий».

Еще через несколько лет математика захватила Лейбница с головой. Неизвестно, послужило толчком письмо Ньютона или что-то другое. Основным фронтом его работ действительно были функции, производные, дифференциалы и интегралы. Но он пошел в этих исследованиях намного дальше Ньютона, а также сделал открытия в других областях математики. Гениальным прозрением Лейбница была предложенная им идея двоичного счисления вместо десятичного как основа для программирования счетных машин будущего (за 250 лет до их создания!).

Несмотря на пристрастие к работе в одиночку, в отличие от Ньютона, Лейбниц охотно и регулярно общался с другими учеными, политиками и просто интересными людьми. Однажды в замке Ганновера он провел целый вечер в личной беседе с русским царем Петром I, который остановился там проездом. Лейбниц произвел на царя столь неизгладимое впечатление, что спустя двадцать лет он прислал ученому предложение возглавить Академию наук, но тот отказался. Путешествуя по Голландии, Лейбниц посетил и Спинозу, однако их философские взгляды так сильно разошлись, что впоследствии в своих работах Лейбниц отзывался о нем резко негативно.

Я застал ученого под вечер в его просторной тихой библиотеке, где кроме нас никого не было. Лейбниц сидел за одним из письменных столов с пером в руке. Рядом высилась толстая стопка исписанной бумаги. Он пояснил, что герцог Ганновера поручил ему составить подробную историю своих земель за последнюю тысячу лет, и эта нудная работа отнимает у него слишком много времени, отвлекая от серьезной науки. Заметил, что легковесный характер и уровень учености герцога, к сожалению, оставляют желать лучшего. Говоря это, Лейбниц, конечно, не мог и помыслить, что через много лет, после его смерти, карьера этого юного аристократа резко пойдет вверх, и к концу жизни он окажется на английском престоле.

Как и Ньютон, Лейбниц был невысок, худощав, и для своих шестидесяти – бодр и энергичен. Высокий пышный парик пепельного цвета придавал его образу торжественность. В отличие от англичанина, Лейбниц не пытался возвыситься над собеседником и продемонстрировать превосходство. Напротив, он был скромен и дружелюбен. И в то же самое время неуловимые движения глаз вкупе со странной мимикой создавали впечатление, что ученый не до конца откровенен в своих словах. Мы начали говорить по-немецки, но далее плавно перешли на английский, которым Лейбниц владел так же хорошо, как и родным. О существе дела он высказался однозначно:

– Неужели снова тот же вопрос? Меня искренне расстраивает весь этот шум, возникший из ничего. Из того письма Ньютона, которое я к тому же давно потерял, я понял лишь одно: мой коллега занимается исследованием бесконечно малых величин, к которым стремятся некоторые функции. Сам я в то время делал в математике лишь первые шаги, и на слова Ньютона не обратил особого внимания. Куда больше функций меня увлекали правила математической логики. Как известно, ее открыл Аристотель. Не исключаю, что, будь он жив, он тоже обвинил бы меня в краже его «исходных идей». Хотя, насколько я знаю из истории, Аристотель был рассудительным и осторожным в суждениях человеком, чего не скажешь о Ньютоне. Жаль, что я никогда не имел возможности лично увидеться со своим английским коллегой. В Лондоне мы разминулись, а сейчас оба уже слишком стары для долгих поездок, а потому нам не суждено встретиться и объясниться лично, как подобает разумным мужчинам.

– Но как же тогда получилось, что ваш метод – почти копия его?