Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

Статья Л. Аннинского, таким образом, была единственной серьезной попыткой затеять обсуждение. Снискав себе славу блистательного парадоксалиста и ёрника, он и тут не изменил своему излюбленному методу. «Я беру не тех, кто пишет «лучше» других. Может, и не «лучше». Я беру тех, кто видит и чует в нашей реальности то, чего иной маститый зубр, заросший до глаз мастерством, не видит и не чует. Это не «слой» и не «срез» реальности, и даже не просто открытие типа. Это скорее – мгновенный, странный контакт полюсов… Впрочем, сейчас я вас подключу».

Далее он «подключает» читателя к четырем пьесам: «Ретро» А. Галина, «…И порвется серебряный шнур» А. Казанцева, «Пять углов» С. Коковкина и моей, в которых, по его наблюдению, «вчерашние мечтатели», «разорванные бытом», «устало бродят на развалинах вчерашнего романтизма». Бродят и «неожиданно для себя стервенеют.» Аннинскому показалась самой значительной и поистине «учуяной» в реальности «одна линия напряжения, один жизненный контакт: момент своеобразной идейной и психологической аннигиляции этих усталых людей с их оппонентами.»

О чем идет речь далее разъясняется. Вот, в частности, о моем сочинении: «Пронзительная правда его пьесы – это вот взаимное раздражение людей – и из-за чего? Из-за чистого престижа. Фантастика: все плевали на «материальное», все ужасно «духовны», почти безвоздушны, «летят пушинками»! Но в этой своей «духовности» обнаруживают такую гордыню, такую ненависть, словно делят последнюю рубашку. По-моему, ни классике, ни советской драме прошлых десятилетий такое не снилось. Эти новые «интеллигенты», эти «бессребренники»… До чего же детально, до чего прейскурантно они знают, от чего именно, от каких дефицитов и дубленок они гордо отказываются! И до чего высокомерны они в своей видимой безучастности! Нет, это не «старые идеалисты», и боюсь, что это не спор людей чести против хамов: это спор нуворишей разного срока призыва».

Вот это наблюдение для меня было особенно ценно. Потому что уже и театры, и критики привычно стали противопоставлять: «духовные» – «бездуховные», «правая» – «левая сторона», «верх» – «низ».

Но основа «духовного» престижа семьи Табуновых – всего лишь миф о большом советском писателе, на чьей даче они пребывают. Развеять его осмелилась только Алина и то в приступе отчаяния, почти в истерике: «Вы что, кичитесь родством с дядей? А что он такого написал? Кто его читает?.. Он что, открыл глаза человечеству?.. Или хоть раз совершил мужественный поступок?.. Все это ложь… Да. Красивая ложь. И единственное его наследие, которое вызывает настоящие страсти… вот… эта дача».

Я с самого начала говорил актерам: это кто-нибудь вроде Павленко, Соболева – баловень партии и любимец карательных органов. Да и вдова его, Марина Анатольевна, личность сомнительная. Родство с ним почувствовали даже министерские чиновники, то и дело твердившие на обсуждениях: «не унижайте писателя!», «защитите писателя Табунова!»

«Духовность» в советском понимании слова – понятие такое же условное, растяжимое, как и «нравственность», как и «интеллигентность», поэтому понять, где в нашем обществе «верх», где «низ» можно было лишь относительно. Но ей-богу, в мою задачу не входило развенчать этих людей. Это понял и Аннинский: «Кого же любит Владимир Арро? А вот этих самых интеллектуалов. Он со щемящей болью говорит о них горькую правду. И это замечательно!»