Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

А через пару лет на эту же тему я высказывался уже не так церемонно: «Каким я вижу героя современного театра? Когда говорят, что он должен быть непременно активным, то есть совершать быстро-быстро какие-то поступки, мне так и хочется стукнуть этого героя, а заодно и критика по голове: сиди и думай! Эти торопыги наделают своих решительных поступков, а мы потом десятилетиями расхлебываем. Вот бы изобразить нерешительного героя, который все оттягивает поступок, так как понимает, сколь велика его ответственность перед людьми». («Театральная жизнь», № 4 1986 г.)

Новая волна

Дискуссия о драматургии не ограничилась «Литературкой», перекинулась дальше, стала перманентной. Раширилась «обойма» упоминаемых авторов, первоначально – справедливости ради надо сказать – обозначенная Л. Аннинским произвольно. В связи с «новой волной» заговорили о пьесах В. Славкина и Н. Павловой, С. Злотникова и Л. Разумовской, А. Дударева и В. Гуркина, Н. Садур и В. Червинского. Глухо, в ряду других упоминали имя Людмилы Петрушевской, которая в своих беспощадно правдивых пьесах пошла, по-моему, дальше нас всех.

Ни одно уважающее себя массовое издание (столичное или периферийное) не прошло мимо «новой волны». Одно время косяк выступлений был таким плотным, что могло показаться, будто в государстве нет более важной проблемы, чем театр и драматургия. Даже «Медицинская газета», даже «Советская торговля» высказали о сем предмете свое мнение (сам читал на стенде). Тема стала модной, сделалась общим местом.

В обойме «новой волны» сочетали часто самые неожиданные имена. Получалось, если ты написал пьесу не ранее 78–79 года, ты – «новая волна», раньше – «старая». В этом ли было дело? Действительно, как-то вдруг, сразу появился косяк новых пьес сравнительно молодых авторов. Но там были пьесы и сугубо традиционные, и новаторские, и эпигонские. Что считать «новой волной»? Я тогда думал, думаю и теперь, что это понятие больше было связано с мироощущением и с художественным методом, нежели с возрастом автора. Чтобы уж не возвращаться к этой теме, позволю себе привести выдержки из беседы с корреспондентом «Литературной газеты», где я попробовал объяснить свое понимание «новой волны».

«…Эти драматурги, может быть, впервые… даже не то чтобы впервые, а как бы после долгого перерыва нащупали одну важную вещь. И что интересно – параллельно с философами, которые открыли ее тоже не впервые, а просто о ней «забыли» на время… Они додумались, что противоречивость в обществе и человеке вещь естественная и животворная, и сделали ее основой драматургического конфликта. Но не просто по линии: хорошее – плохое, белое – черное… У них конфликт пошел вглубь, хорошее и плохое заколебалось на весах сомнений, добро и зло в какие-то моменты менялись местами, дрогнула цельность «положительного» героя, да и «отрицательный» оказался сложнее, чем думалось. Одним словом, противоречивость прошла по всем линиям быта и бытия, все перемешалось и получилось – как в жизни, как у живых людей… Так что общим для этих пьес я считаю новый тип конфликтности, новый способ драматургического мышления. Ну, и все, что из этого вытекает… Помните Чехова: чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление? («ЛГ», 7 января 1987 г.)

Постепенно эти простые, давно открытые истины приживались на театре в осмыслении драматургии. Новое, как всегда, оказывалось хорошо забытым старым. Но тогда, в 83-м и позже новая пьеса приносила много хлопот и сцене, и залу, и критике. Не говоря уже об идеологических инстанциях.