Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Что не тривиально, так это совершенно произвольная и идеологически нагруженная идея господства, при помощи которой Фуко наводит глянец на свои выводы. Он принимает без лишних раздумий, что если власть существует, то она реализуется в интересах некоего господствующего агента. Поэтому путем ряда ухищрений ему удается представить любую особенность социального порядка – даже тенденцию лечить больных – как завуалированное осуществление господства, продвигающее интересы «тех, кто у власти». Он пишет: «Я думаю, что многое можно вывести из общего феномена классового господства буржуазии» [Foucault, 1980, p. 100; Фуко, 2005, с. 51]. Но честнее было бы сказать, что он считает, будто основополагающий тезис о господстве буржуазного класса может быть выведен из чего угодно. Ибо, решив вместе с авторами «Манифеста Коммунистической партии», что буржуазный класс господствует начиная с лета 1789 г., Фуко делает вывод, что с тех пор вся власть, воплощенная в общественном порядке, осуществляется этим классом и в его интересах. Поэтому любой факт общественного порядка обязательно носит на себе печать буржуазного господства. Тривиальность аргументов не требует комментариев; изумление вызывает лишь философская наивность, лежащая в их основе.

В примечательной дискуссии с группой маоистов в 1968 г. Фуко делает некоторые политические заключения из своего анализа закона как всего лишь одной из «капиллярных» форм власти, еще одного способа «внедрять в массы определенное количество противоречий» [Foucault, 1980, p. 14; Фуко, 2002б

, с. 35]. Революция, как он уверяет оппонентов, «может произойти только посредством радикального уничтожения аппарата правосудия, и все, что может напоминать об аппарате уголовного подавления, все, что может вернуть его идеологию и позволить этой идеологии украдкой проникать в народные действия, следует вырвать с корнем» [Ibid., p. 16; Там же, с. 38]. Он советует запретить судебные решения и все формы суда и указывает на новую форму «пролетарского» правосудия, которая не потребует участия судей. Французская революция, по словам философа, была «восстанием против судебной власти»; и в этом заключается природа любой честной революции. Если бы он дошел до упоминания исторических фактов: революционных трибуналов с судьей, прокурором и свидетелем в одном лице и отказом обвиняемому в праве на ответ, тысяч казней, геноцида в Вандее и всех тех бедствий, которые проистекали из «восстания против судебной власти», – тогда его замечания можно было бы принять за слова предостережения, а не поддержки.

Но не только Французская революция показывает, что происходит, когда судебная власть освобождается от своих обязанностей. Когда в процессе над обвиняемыми нет третьей стороны, нет того, в чьи обязанности входит тщательный анализ доказательств, кто выступал бы посредником между сторонами или беспристрастно рассматривал факты, тогда «правосудие» становится борьбой не на жизнь, а на смерть, где хорошо вооружена только одна сторона. Примером того, как это происходит, могут служить Московские показательные процессы[59]

или революционные трибуналы времен Французской революции. Будучи историком, Фуко должен был знать это. И тем не менее он охотно поддерживал одну из форм «пролетарского правосудия», которая не оставляет обвиняемому никаких средств защиты. Полагать, как, по-видимому, считал Фуко, что такая форма правосудия излечит общество от язвы господства, – означает не замечать всего того, что он, по идее, должен был знать. Если социальный порядок соткан из материи, которую философ называл «властью», то тогда верховенство права является лучшей и наиболее умеренной ее формой.

Какой-нибудь читающий Фуко soixante-huitard

[60] неизбежно спросит, всерьез ли он говорил все эти вещи? И ответом, я думаю, будет – да, всерьез. Но все быстро изменилось для него. Посредством исследований сумасшедших домов и клиники и всеохватной «археологии знания» он пытался показать, как нормальность производится в интересах правящих структур власти и изменяется по мере перехода власти от аристократии к буржуазии. Однако оставалась еще одна область, которую он пока не исследовал и которая благодаря «Святому Жене, комедианту и мученику» Сартра стала центральной в изучении буржуазной нормальности, – сфера сексуальности. К ней Фуко имел особый, личный интерес, учитывая его активный гомосексуализм, доходящий до известных крайностей, в том числе до посещения садомазохистских бань в Сан-Франциско, занятия, которое он изо всех сил пытался оправдать в духе жуткого восхваления садомазохизма из «Бытия и ничто» [Eribon, 2004, p. 314–316].