Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых

Удивительно ли, что многокамерная тюрьма с ее системой регулярной записи событий, принудительным трудом, с ее инстанциями надзора и оценки и специалистами по нормальности, которые принимают и множат функции судьи, стала современным инструментом наказания? Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы? [Foucault, 1977, p. 227–228; Фуко, 1999, c. 334].

Нет, это не удивительно. Ибо, если мы зайдем в разоблачении человеческих институтов достаточно далеко, то всегда найдем скрытое ядро власти, которое вызывает гнев Фуко и очаровывает его. Вопрос только в том, раскрывает ли это разоблачение правду о своем предмете или, наоборот, это новая и изощренная форма лжи. Мы должны спросить себя: не изобретает ли в действительности тот, кто наблюдает «в самом сердце города-карцера, коварной мягкости, неявных колкостей, мелких хитростей, рассчитанных методов, техник, наконец, “наук”, позволяющих создать дисциплинарного индивида» [Ibid., p. 308; Там же, c. 455], то, на наблюдение чего претендует?

Но разоблачить этого наблюдателя не так-то просто. То, что его труды обнаруживают мифоманию и даже паранойю, я думаю, очевидно. Но то, что они содержат пропаганду и систематически фальсифицируют описываемые явления, установить гораздо сложнее. Писатель, который бойко заявляет, что «буржуазия в целом не интересуется преступниками, их наказанием и их реадаптацией, которые с экономической точки зрения не имеют большого интереса» [Foucault, 1980, p. 102; Фуко, 2005, с. 52]; «буржуазия прекрасно понимает, что нового законодательства или новой конституции совершенно недостаточно для того, чтобы обеспечить ее гегемонию» [Foucault, 1980, p. 156; Фуко, 2002с

, с. 234]; «это были люди “опасные”, которых надо было помещать отдельно (в тюрьму, в общий госпиталь, на каторгу, в колонии), чтобы они не могли послужить передовым отрядом движения народного сопротивления» [Foucault, 1980, p. 15], явно больше озабочен риторическим эффектом, чем исторической точностью.

Тем не менее я считаю, что было бы ошибкой отвергать Фуко на основании таких заявлений. Как я уже утверждал, нам следует отделять анализ механизмов власти Фуко от поверхностного релятивизма, который очень упрощает теоретизирование. Паранойя – не более чем локализованный релятивизм, специфическое и целенаправленное выражение желания, чтобы реальность была подчинена мысли. А точнее, чтобы идентичность другого полностью зависела от чьей-либо субъективной реакции на него. Здесь важно не намерение обнаружить в человеческой мысли и действии лукавые лики притеснения, а, скорее, то, что, разоблачая их как формы власти, мы приближаемся к пониманию их природы. Как раз в этом я и сомневаюсь.

В двух лекциях, прочитанных в 1976 г. [Foucault, 1980, p. 78–108; Фуко, 2005, с. 21–59], Фуко размышляет над тем, что он понимает под «властью», и выделяет два подхода: райховский подход[58], согласно которому «смысл власти в репрессии», и ницшеанский, в рамках которого «основа властного отношения заключается в непримиримом столкновении сил» [Ibid., p. 91; Там же, с. 37]. Неясно определяя это различие, Фуко присоединяется ко второму подходу. Он пытается показать в первом томе «Истории сексуальности», опубликованном в 1976 г. [Foucault, 1978; Фуко, 1996], как эта концепция власти позволяет даже в сексуальных отношениях видеть проявления «непримиримого столкновения сил». Однако Фуко не предлагает реального объяснения тому, что он имеет в виду под «властью». Райховский и ницшеанский подходы полностью совместимы, и оба объясняются в таких терминах, как «репрессия» и «сила». И соответствующие понятия по крайней мере так же неясны, как «власть», на которую они должны были пролить свет.

В этот период своей жизни Фуко неоднократно подчеркивал, что его интересует власть в ее «капиллярной» форме, которая «доходит до мельчайшей частицы социального тела» [Foucault, 1980, p. 39]. Но он не раскрывал, кто или что движет этой «властью». Или, скорее, говорил об этом, но в неубедительных выражениях. В одном интервью Фуко признал, что, с его точки зрения, «власть имманентна общественному телу» [Foucault, 1980, p. 142; Фуко, 2002a, с. 313]. И конечно же, очевидно, что социальный порядок, как и любой порядок вообще, воплощает в себе власть. Общество, подобно организму, может поддерживать себя, только если его члены постоянно находятся во взаимодействии друг с другом. А любое взаимодействие – это реализация власти: власти причины над следствием. Но это просто тривиально.