Двадцать лет спустя

– Нет, я никогда не работал в нью-йоркской полиции. Когда я был копом, я работал на штат Нью-Йорк и Бюро уголовных расследований.

– Да, вы работали в БУР, именно об этом я хотела с вами проконсультироваться.

– Конечно. Садитесь. Я могу вас угостить?

Эйвери села на стул рядом с ним и показала на его напиток:

– Это что, бурбон?

– Ром.

– Ром?

– Это место называется «Дом рома».

– Со льдом?

– Именно так следует наслаждаться хорошим ромом. Не портить, смешивая с содовой, «Ред Буллом» или что еще детки делают в наше время. Могу я вас побаловать?

– Я предпочитаю «Титос» с содовой, если они вообще подают водку в ромовом баре.

Эйвери помахала рукой бармену, который смешал коктейль с рекордной скоростью и поставил перед ней.

– Итак, какова ваша предыстория? – спросила Эйвери. – Вы стали детективом в двадцать восемь и рано вышли на пенсию?

– Не совсем. На самом деле, после работы в БУР я перешел в ФБР.

Эйвери подняла свой стакан, чтобы сделать глоток, но при упоминании ФБР остановилась, не донеся его нескольких сантиметров до губ. Наконец она сделала большой глоток водки и, покачав головой, поставила коктейль на барную стойку.

– Почему я этого не знаю?

– Вы мне скажите. Вы же журналист-расследователь.

Эйвери попыталась переварить мысль о том, что сидит в баре с сотрудником ФБР – организации, которая давно интересуется ее семьей.

– В вашу защиту, – сказал Уолт, нарушив молчание, – мою карьеру в Бюро не назовешь выдающейся. Ее легко пропустить. После одиннадцатого сентября я несколько лет в основном перекладывал бумажки и до сих пор не уверен, что мои усилия как-то помогли войне против терроризма. Затем я перевелся в наружное наблюдение, где провел остаток своей карьеры.

«Наблюдение, – подумала Эйвери. – Не белый воротничок».

– И как вы умудрились выйти на пенсию в сорок лет? Потратьте двадцать лет и живите долго и счастливо?

– Не совсем. Я был ранен во время задания, и меня вежливо попросили уйти. Я вежливо ушел.

– Вот как. И что теперь?

– Я снимаю дом на Ямайке, где провел последние несколько лет. Стараюсь возвращаться в Нью-Йорк только при необходимости. Город хранит тяжелые воспоминания, и возвращение всегда будоражит их.

Эйвери подумала про свой день, поездку на пристань и долгую прогулку по улицам Манхэттена, пока пыталась успокоить собственные тревожные воспоминания. Она сделала все возможное, чтобы дистанцироваться от язв семьи Монтгомери, по крайней мере скрыться от них. Особенно она старалась избежать связи с Манхэттенским вором, как пресса окрестила ее отца. Позор отца был причиной тому, что она испытывала неприятное чувство, сидя рядом с бывшим агентом ФБР, и ее бурное прошлое объясняло, почему ее так выбила из колеи симпатия к Уолту Дженкинсу. Битва, развернувшаяся между ее прошлым и настоящим «я», была изматывающей. Она довлела как над профессиональной, так и над личной жизнью. Она мешала Эйвери заводить серьезные отношения с мужчинами в последние годы. Ее последние серьезные отношения были с однокурсником на втором году обучения в юридическом вузе, и она прекратила их, когда правда про фирму ее отца начала просачиваться в публичное пространство и последствия подняли свои уродливые морды. Эйвери поняла, что годы изучения юриспруденции потрачены так же зря, как будто она провела их в наркопритоне. Ни одна юридическая фирма или муниципалитет не наняли бы дочь Гарта Монтгомери сажать преступников за решетку. Слишком велика была бы ирония, чтобы ее проглотила даже недееспособная политическая система Соединенных Штатов.

Ее богатая история объясняла, почему Эйвери в свои тридцать два года никогда не любила. Отношения представляли проблему. Настоящие отношения – те, которые идут дальше пары месяцев нерегулярных свиданий. Потому что за этой точкой мужчины приводили Эйвери в замешательство. Она точно не знала, где начинается ее жизнь как Эйвери Мэйсон и заканчивается жизнь Клэр Монтгомери. Эти двуединые личности накладывались друг на друга так, что честность становилась невероятно сложной задачей. Ее разум много раз пытался преодолеть серпантин из ранних разговоров в начале отношений, когда обе стороны делятся историями о своем прошлом, о детстве, о родителях и братьях-сестрах. Для Клэр Монтгомери полотно ее прошлого было забрызгано каплями впавшего в неистовство безумного художника. Для Эйвери Мэйсон это полотно было пустым. Все усложнялось тем, что эти две личности были навсегда связаны ненавистью к отцу, который предал свою семью. То, что она не могла перестать любить сукиного сына, только еще больше все усложняло. Сложите все это вместе, и не трудно понять, почему Эйвери пускала мужчин в свою жизнь – и особенно в свою постель – с большой тревогой.

Она вынырнула из своих мыслей.

– Вы были на Ямайке, когда я позвонила?

Уолт кивнул:

– Был.

– Что там на Ямайке?

– Очень хороший ром и пес по имени Бюро.

– Кто заботится о собаке?

– Как правило, он сам может позаботиться о себе. Раньше он был бродячим, но со мной размяк. Друг присматривает за ним, пока меня нет, – сказал Уолт.

Эйвери показала на барную стойку и склонила голову набок.