Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Внезапно мы увидели, что к нам приближается чудо­вищного вида с анто на точь-в-точь в таком же одея­нии, как ее собрат из Розетты; но если мужчина, на наш взгляд, был всего лишь не особенно привлекательным, то старуха показалась нам просто отвратительной. По мере того как она подходила все ближе, меня охватили жуткие опасения: а вдруг ей вздумается, увидев, что мы иностранцы, одарить нас своими ласками? Я поспешил поделиться этой мыслью со своими спутниками, и они задрожали всем телом. К счастью, мы отделались лишь страхом: старуха ограничилась тем, что попросила у нас подаяние; мы поспешили дать ей хлеба, фиников и несколько монеток. Получив этот выкуп, она удалилась, позволив нам завершить трапезу. Через два часа ветер стих, и мы снова тронулись в путь.

Мы медленно продвигались вперед: если раньше поме­хой нам был встречный ветер, то теперь нам мешала малая глубина реки, и, хотя наше судно имело осадку всего лишь в три фута, оно иногда касалось песчаного дна. Так что за четыре или пять часов нам с великим тру­дом удалось проделать всего лишь два-три льё. Ближе к вечеру мы увидели, как на красноватом горизонте мед­ленно поднимаются три симметричные горы, острые контуры которых прорисовывались на фоне неба: это были пирамиды!

Прямо на глазах пирамиды становились все больше, в то время как по левую руку от нас первые отроги Ливий­ских гор сжимали между своими гранитными склонами русло Нила.

Мы замерли, не в силах оторвать взгляд от этих гигант­ских сооружений, с которыми были связаны столь вели­кие деяния древности и столь славные памятные события недавних дней! Здесь новоявленный Камбис дал очеред­ную битву, и мы могли, подобно Геродоту, видевшему кости персов и египтян, в свой черед отыскать на ее поле останки наших отцов!

По мере того как солнце опускалось за горизонт, его отблески поднимались по склонам пирамид, основания которых уходили в тень; вскоре уже сверкала лишь одна вершина, напоминавшая раскаленный докрасна клин; затем и по ней скользнул последний луч, похожий на пламя, пылающее на верху маяка. Наконец, само это пламя отделилось от вершины, как если бы оно подня­лось в небо, чтобы зажечь звезды, засверкавшие уже мгновение спустя.

Наш восторг граничил с безумием, мы рукоплескали и радовались этим великолепным декорациям, а затем позвали капитана, попросив его не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро мы не упустили ни еди­ной подробности из величественного пейзажем, который должен был развернуться перед нашими глазами. Все складывалось превосходно: он, со своей стороны, явился сказать нам, что из-за трудностей плавания судну при­дется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя в сторону пирамид, хотя различить их в темноте уже было невозможно, а потом отправились к себе под навес, чтобы поговорить о пирамидах, коль скоро нельзя было их видеть.

Наутро я проснулся первым и с удивлением обнару­жил, что все еще спят, хотя уже давно рассвело. Я чув­ствовал недомогание, похожее на гнетущее сновидение, и разбудил своих спутников: все они находились в таком же болезненном состоянии; мы вышли из-под навеса: воздух был тяжелым и удушливым, а унылое и тусклое солнце всходило за пеленой раскаленного песка, подня­того ветром пустыни. Мы ощущали, что у нас стеснено дыхание, как бывает, когда попадаешь в слишком сгу­щенную атмосферу; воздух, которым мы дышали, обжи­гал нам грудь. Не понимая, что происходит, мы огляде­лись по сторонам: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джермы, завернувшись в плащи, одна из скла­док которых прикрывала им рот, что придавало этим людям сходство с Дантовыми персонажами на рисунках Флаксмана; живыми оставались лишь их глаза, устрем­ленные на горизонт, в который они с беспокойством вглядывались. Наше появление на палубе, казалось, нисколько не отвлекло их от этого занятия; мы обрати­лись к ним, но они остались безмолвными; наконец я осведомился у самого капитана о причине подобного уныния; тогда он указал рукой на горизонт и, по-прежнему прикрывая рот плащом, произнес:

— Хамсин.