Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Моисей возопил к Господу и сказал: что мне делать с народом сим? еще немного, и побьют меня камнями.

И сказал Господь Моисею: пройди перед народом, и возьми с собой некоторых из старейшин Израильских, и жезл твой, которым ты ударил по воде, возьми в руку твою и пойди.

Вот, я стану пред тобою там на скале в Хориве, и ты уда­ришь в скалу, и пойдет из нее вода, и будет пить народ.

И сделал так Моисей в глазах старейшин Израильских. И нарек месту тому имя: Масса и Мерива, по причине уко­ренил сынов Израилевых и потому, что они искушали Господа, говоря: есть ли Господь среди нас, или нет?»[21]

Скала, которой Моисей коснулся своим жезлом и из недр которой хлынула живительная вода, представляет собой гранитную глыбу высотой около двенадцати футов и по форме напоминает поваленную пятиугольную при­зму, лежащую на одной из своих граней. Широкие лож­бинки на ней, по виду напоминающие углубления, какие оставляют водные потоки, образуют своего рода попе­речные каннелюры, тогда как пять отверстий, располо­женных в одну линию одно рядом с другим, обозначают чудесные уста, посредством которых Бог некогда отвечал своему народу.

Кажется, что эта скала в Хориве, как назвал ее Господь, каким-то вулканическим толчком была сорвана со своего основания и, несомненно, скатилась бы на дно долины, если бы плато, где она теперь лежит, не остановило ее падения. Ее легко обойти кругом, поскольку она оказа­лась в стороне от других скал и прилегает к земле лишь своим основанием.

В нескольких шагах от скалы монахи построили часовню и посадили сад, перенеся сюда излишки плодо­родного грунта из монастырского сада. В определенное время года сюда приходит кто-нибудь из монахов или служителей, чтобы насладиться деревенским уедине­нием.

Часовня эта бедна, и ее стены потрескались от засуш­ливого климата; внутри нее развешены небольшие совре­менные греческие иконы; некоторые, более старые, вос­ходят к шестнадцатому веку; все эти иконы, отличающиеся необычайной простотой, дают представление о том типе красоты, какой живописцы и мозаисты Византии сумели придать лику Христа.

Оставив у себя за спиной часовню и скалу и обогнув подножие горы, чтобы достичь ее восточного склона, монах показал нам то место, где евреи поклонялись золо­тому тельцу и где Моисей, спустившись с горы, разбил скрижали завета.

Никогда прежде я не осознавал, какую власть имеют над нами предания. У кого хватило бы духа переносить палящее солнце, взбираться на остроконечные вершины, углубляться в безводные долины, где вместо прохладных речных потоков можно встретить лишь ослепляющий свет и изнурительную жару, если бы все это не делалось ради того, чтобы предаться грезам в тех самых местах, где происходили эти достопамятные события?

Новый мир, лощеный выскочка, не имеющий ни пред­ков, ни воспоминаний, принадлежит коммерции; старый мир с его гранитными иероглифами и библейскими памятниками — это владение поэзии.

Когды после утомительного дня мы вернулись в мона­стырь, святые отцы встретили нас с той же заботливо­стью и предупредительностью. После ужина они при­несли нам альбом, где каждый побывавший здесь путешественник оставил свою подпись. Последними французами, которым оказали гостеприимство в мона­стыре, были граф Александр де Лаборд и его сын виконт Леон де Лаборд: несколькими месяцами раньше мы могли бы встретиться здесь, среди безлюдной шири пустыни, со своими старыми знакомыми по тесному миру парижских гостиных.