Две тысячи лет истории Англии

Находясь под влиянием идей Аристотеля, Сидни не отрекается и от платонизма. Так, говоря о способностях поэта благодаря творческому вымыслу создавать «другую природу», то, что никогда не существовало в действительности, Сидни оказывается близок одному из авторитетнейших неоплатоников Плотину, в трактате которого «Об умной красоте» указывается, что поэты не просто подражают видимому, «но восходят к смыслам, из которых состоит и получается сама природа», а также привносят в свои творения присущую им самим красоту: «они многое созидают от себя, и, в частности, они прибавляют в каком-нибудь отношении ущербному свои свойства в качестве обладающих красотой»[57]. Сам по себе идеальный мир, которому подражает поэзия, у Сидни ассоциируется с совершенством природы, утраченным с грехопадением Адама. Таким образом, платоническая трактовка высшей красоты соединяется с христианской, подчеркивая единство прекрасного и благого.

Вместе с тем Сидни отвергает развитое итальянскими неоплатониками учение о художнике как священном безумце. Творчество – не экстатический, но рационалистический акт, в процессе которого поэт способен облагораживать внутренний мир тех, кто внимает его фантазии. Отсюда и понимание Сидни роли искусства, способного поучать, доставляя при этом наслаждение красотой. Поскольку прекрасное неотделимо от добра, красота поэзии способна порождать у человека любовь к добродетели. Далекий от утилитаристских подходов к произведениям искусства, Сидни тем не менее утверждает практическую ценность поэзии, называя поэта повелителем искусства и людей, которому дано указывать путь к совершенству и «побуждать всякого следовать по этому пути».

Идеал поэзии у Сидни тесно связан с концепцией тождественности добра и красоты: прекрасное, благое содержание произведения должно отливаться в соответствующую совершенную форму, создание которой и есть высшая цель поэта.

Сидни-поэт признает себя варваром, учитывая скромные достижения современной ему английской словесности, однако считает, что настало время и для расцвета английской поэзии. Сидни энергично доказывает, что английский язык обладает достаточной гибкостью и выразительностью, приводя в качестве примеров «Троила и Хризеиду» Чосера, лирику графа Сарри, «Горбодук» Сэквилла и ранние стихи Спенсера. Время доказало правоту Сидни, а имя Госсона, похоже, осталось в истории только потому, что его упомянул Сидни.

Отзываясь о драме, Сидни высказывал неодобрение по поводу смешения трагического и комического, ему больше по вкусу следование античным традициям. Без сомнения, тогдашняя английская драма была бесконечно оскорбительна для рафинированного вкуса, и трудно было предположить, что через каких-то десять лет, во многом благодаря именно смешению трагического и комического, произойдет второе рождение драмы.

В начале 1580-х годов Сидни создал поэтический цикл «Астрофил и Стелла», ставший достойным продолжением традиций «Книги песен» Ф. Петрарки и вместе с тем преодолевший изрядно поднадоевшие благодаря частому употреблению штампы, которыми злоупотребляли европейские последователи Петрарки – поэты-петраркисты.

При жизни Филипа Сидни сонетный цикл «Астрофил и Стелла» был известен лишь в списках, ходивших, однако, не только среди близких друзей поэта. Первая посмертная публикация сонетов состоялась лишь в 1591 г. и не была полной; из текста были изъяты некоторые наиболее личные стихи: сонет XXXVII, фрагменты 8-й и 10-й песен, а также целиком песнь 11-я. Они вошли только в издание 1598 г., выпущенное Уильямом Понсонби, одним из лучших книгопечатников елизаветинской эпохи. В подготовке издания Понсонби ведущую роль сыграла сестра Филипа Сидни Мэри Сидни, графиня Пембрук.

В новом издании был несколько изменен порядок следования текстов: если у Ньюмена песни публиковались после корпуса сонетов, то в издании Понсонби они заняли логически оправданные позиции среди них, как бы отмечая паузы в драматическом развитии действия и отражая конкретную стадию внутреннего состояния Астрофила. Песнь первая, прославляющая земную любовь и земную красоту Стеллы, отделяет 63 начальных сонета, вторая следует за сонетом LXXII, третья – за сонетом LXXXIII, четвертая – за LXXXV. Песни 5–9-я компактно размещены между сонетами LXXXVI и LXXXVII, 10-я идет за сонетом ХСII, а последняя, 11-я, отделяет драматический финал цикла (сонеты CV–CVIII). Интересно, что песни в «Астрофиле и Стелле» играют такую же кульминационную роль, которую впоследствии песни будут выполнять в пьесах Шекспира.

Более полный текст цикла в издании Понсонби побуждает исследователей делать вывод о параллельном существовании как минимум двух вариантов «Астрофила и Стеллы» – предназначенного для узкого дружеского круга, знавшего, кто такая Стелла, и усеченного – для прочих поклонников поэтического таланта Сидни.