Но ее провожатым, она заметила, здесь нравилось куда меньше: духи двигались как-то скованно, несвободно, они постоянно крутили головами, смотрели то туда, то сюда, вглядывались в толпу, следили за движением и, может быть, высматривали угрозу. Кэй, однако, никакой угрозы не ощущала. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, никогда ее так не радовала свобода, ходьба, возможность быть среди людей, погрузиться в шум и суету. Она увидела на ходу свое отражение, мелькнувшее в витрине, и наполовину безотчетно, выпрямив спину, пошла фланирующей походкой.
– Ох, простите, – сказала Кэй, краснея и оттягивая назад капюшон халата.
Вилли, повернувшись, нахмурился, но женщина, испуганно вздрогнув, всего лишь посмотрела на Кэй непонимающе и пробормотала что-то невнятное. И тут одна из девочек – темные кудряшки – расплакалась. Кэй посмотрела на нее, и она заплакала сильнее. Кэй перевела взгляд на мать, потом снова на девочку.
Вилли зашел ей за спину и повел ее дальше – мягко, но непреклонно. Теперь она шла между двумя долговязыми фигурами – одна впереди, другая сзади, – которые прикрывали ее от потока уличных лиц, где порой читалось любопытство. Кэй, впрочем, перестала замечать лица. Она смотрела по сторонам, пытаясь понять, где они и что они делают; в голове лихорадочно крутились мысли.
Внизу, в почти полной темноте, она остановилась перед выщербленной и почерневшей каменной плитой, где крупными буквами были выбиты слова. Их можно было прочесть, несмотря на мглу:
АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ КОМПАНИЯ
ПО ВОДОСНАБЖЕНИЮ
Кэй повернулась к Вилли – его фигура темнела сзади на фоне тусклого света с лестницы.
– Александрия, – сказала она. – Это…
– В Египте, – ответил он. – Мы долго летели – целую ночь.
Все, что было в теле у Кэй, все, что имелось в сердце и на языке, все, что она могла почувствовать или подумать, свинцовым ядром опустилось ей в ступни; она словно вросла в пол – стала тисом, кипарисом или другим каким-нибудь деревом, громадным, мрачным и безмолвным.
Вилли легко присел на скользкую ступеньку, и Кэй теперь видела его лицо, мягкое и немного страдальческое. А Флип двинулся вперед; ей слышно было, как он чем-то лязгает – то ли стучится в железную дверь, то ли трясет ее. Все воодушевление, какое она ощутила на улице, теперь створожилось в ее животе, и у нее кружилась голова, как будто она медленно сползала в бездонную яму.
– Только один способ есть, Кэй, каким мы можем вернуть твою сестру и папу. Дух, способный нам помочь, находится здесь. Он покинул гору очень давно – последний из фантазеров, не поддавшийся Гадду. Он ненавидел Гадда. И до сих пор ненавидит. А Гадд до сих пор его боится. Здесь, в Александрии, он прячется. – Вилли помолчал и посмотрел на свои руки, лежавшие ладонями вниз. – Гадд хочет его разъять. Его рыскуны постоянно ищут Фантастеса.
Подле него по массивным прямоугольным камням стены стекала вода, среди скоплений мха и слизи бежали струйки. Кэй смотрела, как набухают капельки, потом приходят в движение и пропадают – словно претерпевают разъятие; потом снова набухают по пути вниз по грубому темному камню. На верху стены камни были сырые, равномерно мокрые везде; в нижней ее части маленькие ручейки питали речку, журчавшую в желобе. Кэй снова и снова переводила взгляд на стену: пыталась найти место, где сырость превращается в ручеек. Оно существовало, это место, его не могло не быть, но увидеть не получалось.
– Фантастес – как тебе объяснить… – Вилли приумолк и серьезно посмотрел на Кэй. – Когда у кого-нибудь появляется идея – по-настоящему
У Кэй стало туго в груди от рвущегося наружу крика. Вилли ласково положил руку ей на плечо, и вместе они сдержали крик.
– Да, оно абсолютно. Но то, что может делать Фантастес – интеграция, – тоже абсолютно. Если кто-нибудь способен найти твоего папу, если кто-нибудь может помочь нам его вернуть, это Фантастес. Он наша единственная надежда. Потому-то Гадд его и боится.
– А Элл? – спросила Кэй, сжав в кулаки висящие по бокам руки.