Двое из трех

– Я не похищал тебя. Ты поехала добровольно, – его губы медленно растянулись в усмешке. – Это то, что я собираюсь сказать копам, в любом случае.

Я закрыла глаза и покачала головой, но не смогла сдержать улыбку.

– Можешь объяснить мне, почему мы едем в Чарльстон?

– Ты увидишь, когда мы туда доберемся, но пока, я думаю, было бы хорошо, если бы мы поговорили.

– О? – я сразу воспрянула – О чем?

– Нашего ужина в бургерной было недостаточно, чтобы нагнать эти пять лет, ты так не думаешь?

– Ну и кто в этом виноват? – пробормотала я под нос.

Джесси, должно быть, услышал меня.

– Было бы легче, если бы ты была более беспристрастной, хорошо? Я знаю, что ты злишься на меня и Боже, я знаю, что заслуживаю этого, но, пожалуйста, просто выслушай меня, прежде чем ты сделаешь быстрые осуждения.

– Ладно. Я слушаю.

Джесси замолчал.

– Ну, я надеялся, что ты будешь первой.

– Я? Я не та, кто должен объясниться.

– Пожалуйста.

Я застонала.

– О чем вообще я должна говорить?

– Давай начнем с самого начала.

– Например?

Не отводя глаз от дороги, он сильно сжал руль и пробормотал.

– Например, почему ты изменилась?

– Я не...

– Возможно, ты этого не видишь, – перебил меня он. – Черт, Стефани, вероятно, тоже нет. Вы двое так плотно завернуты в кокон, которым является БэтлФоллс, что вы обе не понимаете, что ты стала такой испуганной и нервной. Где девушка, которая была за веселье? Моя цыпочка для гулянок.

– Не называй меня цыпочкой. Я не животное.

– Вот именно. Вот тот пыл, по которому я скучал, – он усмехнулся, скосив на меня глаза. – Я надеялся, что он не исчез.

Я поерзала на своем месте, когда мне на ум пришла светлая мысль. Почему я ожидаю, что он поделится всем о себе, если я не могу сделать того же с ним?

Скрутила губы, как будто наносила помаду. Я тянула, но знала, что больше не могу этого делать.

– Я больше не рисую, – сказала я.

– Что? – он взглянул на меня с непонятным выражением лица. – Почему?

– В старшей школе я была... посмелее. Я еще не испытала, каким подлым может быть мир, и это делало меня более беззаботной.

– О чем ты говоришь? – его голос был обеспокоенным. Несмотря на то, что между нами была центральная консоль автомобиля, он слегка сдвинулся, как будто нависая надо мной. Чтобы оградить меня от монстров, скрывающихся в моем сознании – так же, как он делал, когда мы были моложе.

– У меня были ты... и Стефани. Вы оба заставляли меня чувствовать, что я могу быть кем угодно без последствий, и, вероятно, поэтому я тусовалась вместе с вами.

Его губы сжались.

– Когда я была в колледже...

– Ты имеешь в виду, когда я исчез, – поправил он.

– И это тоже, – шепотом сказала я. Прочистила горло и углубилась в воспоминания, которые лучше забыть. – Я была в реальном мире. Была одна в колледже и узнала, каким жестоким может быть мир за пределами БэтлФоллс. Искусствоведы, которых я любила в старших классах, превратились в этих подлых профессоров, которые ругали каждый эскиз, скульптуру и живопись, которую я сдавала. Я не позволила этому остановить меня, по крайней мере не сразу.

– Что ты имеешь в виду? – он спросил мрачным тоном.

Я закрыла глаза и представила галерею Променада, самую стильную галерею в сонном городе Эвертон. Она была расположена в небольшом одноэтажном здании, которое было сделано из белого кирпича и покрытого плющом, всего в нескольких кварталах от университета. Каждый семестр кураторы выбирали самых ярких студентов колледжа для демонстрации, и каждый семестр я изо всех сил старалась быть выбранной. Мое время, наконец, пришло в мой выпускной год. Мой восторг не возможно было описать. Я даже зашла так далеко, что распланировала свой лучший наряд еще до начала вечера, чрезвычайно взволнованная, что мне предстоит болтать с лучшими художниками города.

– Мои работы были повешены в задней части галереи, – объяснила я с затуманенными глазами. – Они располагались в небольшом углу, в котором была прекрасная акустика, усиливающая голоса каждого. Ты мог стоять в другом конце зала и слышать все.

– Хмм.

– Это началось с того, что один человек назвал мою работу дилетантской. Конечно, это обидело немного, но я была любителем. Кроме того, каждый имел право на свое собственное мнение, – я смотрела прямо, и хотя я не могла видеть Джесси, я была уверена, что у него тот же взгляд жалости, который я часто видела на лице Стефани, когда я рассказывала эту историю. – Потом это случилось снова, а потом снова, и потом снова. К концу вечера я почувствовала, как будто мои картины были физически разорваны в клочья. Черт, я хотела сорвать их сама.

Джесси громко сглотнул.

– Так вот почему ты больше не занимаешься искусством?

– Не только, – поправила я его. – Я убедила себя, что даже у лучших художников были критики.

– Так что же произошло?