Двойная игра

В той стороне, куда выходил узкий коридор, через который официанты носили напитки, стояли два толстосума. Их огромные животы соприкасались. Они тихо переговаривались и ворчали, словно только что познакомившиеся дворняги:

— ОН уже старый человек. Времена корейской войны миновали. Что ЕМУ здесь нужно?

— Скоро ОН станет старым человеком при честолюбивом молодом президенте. Это действует обнадеживающе.

— Вы имеете в виду президентские выборы? На кого вы ставите?

— Разве это важно? Выбирать предстоит между истеричным адвокатом из прерий и бабником, сыпком миллионера из аристократической Новой Англии. Оба поставили целью укротить руководителей Кремля.

— Не забывайте, что эти руководители хотят заключить с нами сделки.

— Именно поэтому их и следует укротить.

— Вы думаете, ОН готовится к этому?

— Зачем же тогда ОН здесь?

— Черт возьми! ОН не должен забывать о деньгах, которые мы всадили сюда.

За их спинами начала свою работу команда репортеров.

— Господин правящий бургомистр[48] это верно, что вам необходимо быть готовым к обострению обстановки?

— Я доверяю политике держав-гарантов[49].

— В ГДР умер президент Пик. Не считаете ли вы, что после смерти этого старого коммуниста, являвшегося некоей объединяющей и цементирующей силой, в зоне возникнет политический вакуум?

— Я полагаю, воля к сопротивлению наших соотечественников в восточной зоне не сломлена.

— В Бонне ваша партия присоединилась к сторонникам интеграции в рамках НАТО и ядерного вооружения. Совместимо ли это с традиционными социал-демократическими концепциями?

— Наши традиции никогда не были догмами.

— Не опасаетесь ли вы, что это побудит определенные круги, которые до сих пор вы считали необходимым сдерживать, попытаться изменить статус-кво?

— Что такого ужасного в восстановлении германского единства?

В этот момент юпитеры погасли — общественность отключили. На лестнице возникло движение. Один из горилл передал мне распоряжение ждать у автомашины номер три.

На улице быстро темнело, надвигалась гроза. Когда шеф сел ко мне на заднее сиденье, первые крупные капли дождя уже зашлепали по крыше автомашины.

Шеф был возбужден беседой, по болезнь, скрывавшаяся в его внутренностях, не давала ему покоя. Изнуренный борьбой с болью, он откинулся на спинку сиденья. Передо мной он не стеснялся, забывая, вероятно, о том, что однажды моя джентльменская привычка хранить чужие тайны может мне изменить. Я поспешил поднять перегородку из пуленепробиваемого стекла, чтобы изолироваться от водителя.

— Вы знаете лично старого Аллена, мистер Баум? ОН снова кусачий, словно голодная крыса. ОН буквально вырвал из жирных глоток вашингтонских пустомель самые широкие полномочия, и полномочия эти однозначны. Наконец-то кончится наше сидение сложа руки, которое лишь развивает в людях лень и похоть. Можете поздравить себя, мистер Баум, концепция тайных операций отныне распространяется и на нас. Шестой порог раздражения на шкале эскалации. Все подчиняется этому.

Я сдержанно поинтересовался, следует ли понимать под тайными операциями гватемальский вариант, и напомнил, что он сам просил меня не забывать о том, что здесь не банановая республика.

В резком тоне он потребовал, чтобы я вспомнил о полученных мной инструкциях, и добавил, что время разминки окончилось.

— Мистер Баум, до сих пор мы служили политике — теперь мы будем делать политику! До сих пор мы готовились к войне — теперь мы будем готовить войну!

Сначала мне показалось, что я ослышался, и только позже до меня дошел смысл его слов. Никогда раньше то жестокое дело, которым мы занимались, не ложилось на мою совесть таким тяжким грузом: никто не формулировал его суть столь резко и лаконично — без малейшей попытки прикрыть ее патриотическими фразами или подвести под нее какую-нибудь моральную основу. Я достаточно хорошо знал свою профессию, чтобы не понимать, что без насилия в нашем деле не обойтись. Без того насилия, которое служит интересам этого дела. Теперь же все оказалось вывернутым наизнанку: наше дело поступало на службу насилию. Я знал, что шеф был тайным поклонником Эдгара По, и многое прощал ему за эту слабость. Я закрывал глаза даже на его сомнительное прошлое, испортившее его характер, а бесцеремонное обращение с людьми воспринимал с иронической улыбкой как чудачество старого вояки. Теперь же я убедился, что у По шефа привлекала лишь мрачная атмосфера его жутких историй, а полная горечи человечность нашего великого соотечественника ни капельки его не трогала.

Я молчал.