Двойная спираль. Забытые герои сражения за ДНК

История ДНК – выставка ученых, ведущих себя неподобающе; помимо острых глаз и умов, у некоторых были угрожающе острые локти. Несколько моментов демонстрируют высокое искусство обструкционизма. В качестве примеров можно привести «абсурдное занудство»[1281] тетрануклеотидной гипотезы, с помощью которого Феб Левен безуспешно пытался погубить собственное детище, ДНК; и Альфреда Мирски, с дьявольским упорством пытающегося втоптать в грязь работу Эвери, невзирая на фактические доказательства, говорящие о чем-то всем остальным. Читатели сами могут подобрать кандидатов для одного из академических стереотипов, выявленных Ф. М. Корнфордом в Кембридже в начале 1900-х годов. Спешащий молодой человек[1282] – это «ограниченный и до смешного молодой педант, достаточно неопытный, чтобы вообразить, что чего-нибудь можно добиться за короткое время и даже предлагать определенные вещи и страдающий угрызениями совести, которые склонны начинаться, словно корь, в отдельных местах».

Актеры второго плана

Освальд Эвери полностью порвал с Рокфеллеровским институтом и всем, что он олицетворял, когда переехал к своему брату Рою в 1948 году. Казалось, его устраивала тихая жизнь в Нэшвилле. Он не предпринимал попыток написать книгу, о которой он задумывался много раз: биография пневмококка[1283], предварительно озаглавленная «Микроб в сахарной глазури».

Напоминание о прошлой жизни[1284]

посетило его в 1950 году в виде письма из Стокгольма, сообщавшего о том, что ему присуждена значимая премия. Речь, однако, шла не о главной премии, а о медали Пастера Шведского королевского общества микробиологии. В общей сложности, Эвери 45 раз номинировали[1285] на Нобелевскую премию, 30 из них – за его работу по пневмококкам, но он так и не прошел отбор. «Неспособность людей в Стокгольме»[1286] оценить достижения Эвери вызвало общее недоумение научного сообщества. Его демонстрация того, что генетический материал представляет собой ДНК, была охарактеризована Джошуа Ледербергом (Нобелевская премия по физиологии или медицине 1958 года) как «определяющее открытие»

[1287] биологии XX столетия; другие утверждали, что работы Эвери хватит на две Нобелевские премии[1288].

У Нобелевского комитета имелись свои соображения. Вначале они рассматривали работу по ДНК как «потенциально важную», но нуждавшуюся в дополнительных доказательствах. Последующее подтверждение того, что ДНК является материалом генов в других бактериях и вирусах, не было достаточным, а открытие двойной спирали и механизма копирования ДНК имело к нему лишь косвенное отношение. Как бы то ни было, Эвери был слишком стар[1289]

.

Все совершают ошибки, а члены комитета были всего лишь людьми. Это не какой-то научный пантеон, а просто 25 профессоров Каролинского института (медицинского университета в Стокгольме), посвященных в курс дела рабочей группой, куда входят трое из их числа. Некоторые из них были учеными мирового уровня и беспристрастными; к остальным не подходила ни одна из этих характеристик, а кое у кого имелся конфликт интересов, поскольку они рассматривали самих себя как претендентов на получение премии. Среди тех, кто последовательно выступал против кандидатуры Эвери, был Торбьёрн Касперссон, сторонник превосходства белков, полагавший, что ДНК является лишь каркасом для поддержки генетического материала – белков. И, вероятно, яд отрицания заклятого врага Эвери – Альфреда Мирски – проник к лицам, ответственным за принятие решений.

Последний шанс для Эвери услышать хорошие новости из Стокгольма пришел – и ушел – в октябре 1954 года. За несколько недель до того, наслаждаясь ежегодным паломничеством на Дир-Айл на побережье штата Мэн, Эвери слег с сильными болями в животе. Когда был диагностирован неоперабельный рак печени, Эвери провел последние несколько месяцев философски и без каких-либо намеков на саможаление или напоминаний о том, что «разочарование – мой насущный хлеб». Он мирно скончался 20 февраля 1955 года, в возрасте 77 лет.

Уход этого тихого, непритязательного и безропотного человека вызвал целый поток выражений любви и восхищения. Эвери помнили как за «искусство, с каким он сочинил свой характер и свою жизнь»[1290], так и как «самого достойного ученого, так и не получившего Нобелевской премии»[1291]. Последняя похвала была значительной, поскольку раздалась из уст одного из членов Нобелевского комитета, отказавшегося отстаивать интересы Эвери.