Впоследствии ученый, называвший себя «внешним человеком изнутри», обратился к написанию философских произведений как на английском, так и на своем родном немецком. «Гераклитов огонь. Очерки из жизни перед лицом природы»[1302]
(1978 год) представляют собой сборник характерно остроумных и язвительных эссе (или гневных монологов) обо всем, что не так в науке. После смерти жены Чаргафф встретил XXI век в одиночестве в окружении тысяч книг в своей квартире в зеленой зоне Нью-Йорка. Он умер в июне 2002 года, не отказавшийся от своих взглядов 96-летний старик.По другую сторону Атлантики также оставались неоконченные темы, ожидавшие своего завершения. Первой был Билл Астбери, не проявивший какого-либо огорчения или сожаления при публикации структуры двойной спирали; он был во власти новой страсти[1303]
и, в любом случае, обладал даром (не очень распространенным среди ученых) искренне восхищаться чужими успехами. Так что он продолжил читать остроумные и изящные лекции о волокнах и жгутиках бактерий («Как плавать с молекулой вместо хвоста»).В 1958 году Элвин Бейтон сделал рентгеновский снимок, тронувший Астбери до слез. Он не имел никакого отношения к ДНК или хотя бы к жгутикам; лишь один человеческий волос, подобный тому, снимок которого делал сам Астбери для сэра Уильяма Брэгга в далеком 1926 году. Последим «внеурочным» увлечением Астбери была скрипка, которой он занимался до тех пор, пока пальцы не начали кровоточить; он плакал, потому что снимок был красивым, а волос был с головы Вольфганга Амадея Моцарта[1304]
.Астбери был человеком, который «каждый день делал похожим на Рождество», но некоторые чувствовали, что как ученому ему не хватало качеств звезды. Он был фантазером, никогда полностью не открывавшим глаза; он легко отвлекался, отличался склонностью делать слишком поспешные и поверхностные публикации и редкой способностью «не видеть золота в своем старательском лотке»[1305]
. Ярчайшими из самородков, переданных им кому-то другому, были альфа-спираль белков и двойная спираль ДНК. Астбери чувствовал от этого боль, но быстро оправлялся, излеченный постоянным возбуждением от «научных приключений».Билл Астбери так и не вышел на пенсию. Первая причина для беспокойства о своем здоровье[1306]
дала о себе знать в августе 1955 года, когда у него развился глубокий венозный тромбоз после перелета в Австралию. Когда его положили в больницу (что Астбери счел «значительным духовным опытом»), у него обнаружили заболевание сердечного клапана и нерегулярный пульс. Он не придавал всему этому большого значения до 3 июня 1961 года. В тот вечер он был в великолепной форме, полон энергии и требовал еще виски; на следующее утро его не стало.Через 10 дней журнал
Последнее слово должно быть предоставлено старому другу и сопернику Астбери – Дж. Д. Берналу. В некрологе, написанном им для Королевского общества[1308]
, Бернал прощался с «одним из самых характерных персонажей героической эпохи кристаллического анализа», человеком, «принадлежавшим к великой традиции тех, кто делал эксперименты лишь на основе сургуча и веревки» и, прежде всего, «тем, кто заставлял тебя радоваться жизни».ДНК не была главным козырем в руках у сэра Лоренса Брэгга, когда журнал
Он стал фуллеровским профессором[1309]
, а впоследствии – директором Королевского института. Ему было 63 года, на пару лет больше, чем было сэру Уильяму, когда тот стал директором в 1923 году, а задачи, в целом, были похожими: организация вновь сбилась с пути и позволила своей исследовательской работе атрофироваться, дополнительную остроту ситуации придавал судебный иск со стороны его предшественника, жаловавшегося на несправедливое увольнение. История повторилась, и Брэгг-младший возродил публичные лекции и рентгеновскую кристаллографию, а также привлек Перуца и Кендрю в качестве приглашенных исследователей. Значительный успех выражался, среди прочего, в создании первой в истории пространственной модели белка (миоглобина, созданной Кендрю в 1958 году) и структуры лизоцима, интереснейшего фермента с антибактериальными свойствами, который содержится в слезах.