Двойня для Цербера

— Я тебе нравлюсь, да? — спрашиваю на выдохе.

— Агния, вы не в себе, — проговаривает он, не забыв отвести собачий взгляд.

Как и всегда прикрылся словом «Вы». Странно, как забыл добавить отчество.

— Верно, — выкрикиваю я. Фразы застревают в горле саднящей болью, ранят барабанные перепонки. — Я не в себе. И знаешь почему? Из-за твоего любимого Олега Владимировича. Хочешь, расскажу, что он делает со мной? Во всех деталях расскажу.

Как же он жалок. Широкие плечи ссутулились, а уголки губ стекли вниз. Рафа уже не суровый конвоир, а побитый жизнью мужик, скулящий и просящий пощады. Еще чуть-чуть и он встанет в боксерскую стойку, пытаясь защититься от меня, слабой девчонки, с которой Цербер играет как с куклой.

Прежняя я пожалела бы его, помотанного жизнью и усердно нализывающего дорогие ботинки хозяина. Но это не касается новой меня. Цербер сломал меня. Я стала другой. Стала немножко садисткой. Если больно мне, то и ему я боль причиню. Пусть не физическую, но моральную. Невозможно оставаться паинькой, когда тебя истязают двадцать четыре на семь.

— Агния, у вас истерика, — заявляет он, с виду большой и сильный, но такой жалкий в сердцевине. — Я принесу вам воды и успокоительное.

Поворачивается ко мне спиной и быстро идет к двери. Во мне бушует гнев. Его так много, что он заменил кровь и теперь зажигает вены.

Они все будто ослепли и оглохли. Отказываются видеть и слышать. Конечно, гораздо проще считать меня истеричкой, сумасшедшей. В их глазах я всего лишь грустная клоунесса, которая кривляется на сцене. Это все образ. А на самом деле она счастлива, и все это только представление, потому что так любит ее хозяин.

Моя боль для них смешна. Она для них веселое развлечение.

Он думает, что я не в себе, да? Так пусть получает настоящую истерику.

Хватаю со стола вазу. Она тяжелая для моих ослабевших рук, но гнев, который выходит порами, придает сил. Размахиваюсь и запускаю вазу ему в спину. Промахиваюсь — она попадает прямиком в косяк. Осколки, вода и обрывки цветов звеняще-шелестящим месивом обрушиваются на пол.

Мой взгляд приковывается к тому, что осталось от красивой композиции. Так же и с моей жизнью: из сломанных цветов, осколков и грязной воды уже ничего не собрать. Меня не склеить. Я уже не буду прежней. Трещины и зияющие дыры не скрыть.

— Трус, — ору я, срывая голос, а по щекам льются злые, горячие слезы.

Рафа резко прокручивается на пятках и смотрит сначала на расколоченную вазу, а потом — на меня. Его сознание никак не может вместить правду. Стоит, обливаясь потом, и пытается создать верные причинно-следственные связи.

— Агния, прошу вас, успокойтесь, — просит тихим, глухим голосом.

Приближается ко мне медленно, хрустя осколками. Руки выставлены вперед, повернуты ко мне ладонями. Вновь пытается усмирить меня как тупую скотину. Главное — подойти, а там можно схватить, стреножить и заставить меня вести себя так, как хочется.

Я ему не дамся, нет. Обвожу комнату взглядом. Глазные яблоки пульсируют, а виски сжимает обручем. До двери не добраться — схватит. Оборачиваюсь. За моей спиной окно. Я медленно пячусь к нему. Второй этаж. Не умру, а скорее, покалечусь. Плевать. Человеческий конструктор едва ли вызовет у Цербера эрекцию.

Встаю коленями на подоконник и распахиваю окно. Ныряю вперед, но меня подхватывают сильные руки и, подняв в воздух, тащат прочь.

Хватаюсь пальцами за раму и пытаюсь вырваться, но Рафа только сильнее сдавливает талию.

— Я не хочу быть с ним, — ору я, пытаясь вывернуться из ручищ и молотя его кулачками. — Не хочу, слышишь? Он причиняет мне боль. Каждый раз берет против моей воли. Насилует снова и снова! Услышь уже!

Он молча прижимает меня к себе. Спиной я чувствую, какой Рафа горячий и влажный, как он тяжело дышит, как долбится о ребра его гнилое сердце. Не знаю, почему меня опять переклинило. Не уверена, что хотела по-настоящему выброситься из окна. Я просто хотела, чтобы он меня услышал.

Сил бороться с ним нет — они кончились еще на Цербере пять часов назад. Сдаюсь. Обмякаю, позволив себя смирить. Становлюсь куклой его лакея.

Он подхватывает меня под колени и аккуратно берет на руки. Как ребенка или спящего человека. Эта обходительность…даже нежность…неуместна. От этого у меня вновь начинается истерика.

Делает пару шагов и садится вместе со мной в кресло. Гладит по голове, стараясь, впрочем, минимально меня касаться.

Утыкаюсь носом в его грудь и плачу. Меня мутит от смеси запахов пота, дешевой парфюмерии и сигаретного дыма, но он хотя бы не делает мне больно.

— Ася, — произносит он мое имя. Я вздрагиваю всем телом, а рыдания переходят в икоту, — тише, все будет хорошо. Я поговорю с ним, обещаю. Посмотри на меня.

Это его «посмотри на меня» звучит как нечто удивительное, такое странное и дикое, что я поднимаю голову и смотрю во все заплывшие от слез глаза.

— Прошу тебя, не делай глупостей, — в его голосе звучат ласковые, мягкие интонации. Ну все, Агния, ты свихнулась. — Я попробую уговорить его тебя отпустить.

— Мне нужно в аптеку, — лепечу немыми губами, не веря своим ушам.