Двойня для Цербера

— Я хочу, чтобы ты отстал от меня, — выдает, сглотнув стон. Тело честнее, чем она.

— Будь по-твоему, — ухмыляюсь я, предвкушая дальнейшие действия.

Я вытаскиваю из нее пальцы, встаю на колени, продолжая фиксировать девчонку ногами, и хватаю тряпки, которые остались от ее сорочки. Делаю петлю и затягиваю закрученную жгутом тряпку вокруг ее запястий.

— Что ты делаешь? — выкрикивает она истерично.

— Сейчас поймешь, — бросаю я, подтаскивая Агнию к изголовью.

Обвязываю свободный конец импровизированной веревки вокруг прутьев так плотно, что ее пальцы касаются металла. Агния дрожит так сильно, что аж кровать сотрясается.

Встаю напротив и любуюсь своей работой. Обнаженное тело, привязанное к кровати. Красивая сучка — волосы эти русалочьи и холмик светлой поросли на лобке.

Держу пари, сейчас, пока слабо трепыхается, так и ждет, когда я ей уже засажу. Но весь прикол в том, что я так Асю и оставлю. Пусть подумает. До онемения рук и отчаяния.

Молча иду к двери.

— Отвяжи меня, Олег, пожалуйста, — летит в спину плаксиво-гнусавая мольба.

— Ты же хотела остаться одна, — останавливаюсь я и оборачиваюсь. — Подумай о моем предложении хорошенько. Рафа зайдет к тебе, как порешает все делишки.

— Олег, не надо, — умоляет она, ревя в голос. — Прошу тебя, не уходи.

— Да, Агния, ты верно поняла. Будет очень неловко, когда он войдет и увидит тебя обнаженной у позорного столба. Но сама напросилась.

Ощущая приятную почти до оргазма дрожь, выхожу из комнаты и захлопываю за собой дверь.

Глава 13. Агния

Я так обрадовалась, когда он ушел, внезапно прекратив терзать мое тело, что не сразу поняла, что Цербер придумал для меня куда более изощренную пытку.

Сначала я молилась, чтобы Рафа не увидел меня растерзанную, обнаженную и привязанную к кровати. Мне казалось, что я легко освобожусь от тряпок, которыми меня обездвижил этот монстр. Я все пыталась вывернуться или растянуть узлы, но только растирала кожу в кровь и ломала ногти.

Я выламывала запястья до жгучей боли, а потом давала себе передышку. Недолгую: минут пять. Снова вырывалась, сотрясала кровать, пыталась выдернуть кисти из тряпок рывками. Ничего не выходило. Отчаянье захлёстывало, а сердце билось так рвано и быстро, что казалось, я скоро умру. Лучше бы умерла.

Шло время, силы кончались, и я в голос начала просить высшие силы, чтобы пришел хоть кто-нибудь. Каких-то четыре часа, и из меня выветрились и стыд, и остатки гордости.

— Олег, — громко зову эту мразь, почувствовав, как внутри меня что-то лопнуло. Не стало подобия стержня, который держал меня на плаву все это время.

Теперь мне не зазорно встать перед Цербером на колени и попросить так, как он меня учил. Лишь бы это кончилось.

Я стараюсь не двигаться. Не чувствую рук. Это так жутко, что по позвоночнику прокатывается холодок, а по спине струится липкий пот. Тогда я начинаю шевелиться, пытаясь реанимировать затекшее тело, и вскрикиваю от невыносимой боли в плечах. Руки вновь вспыхивают жгучей пульсацией — их словно выдергивают из суставов.

Вновь замираю, надеясь, что она утихнет. Когда двигаешься, не только испытываешь разрывающую боль, но и вспоминаешь о переполненном мочевом пузыре. Как же хочется писать — еще немного, и я сделаю это под себя.

— Чтоб ты сдох, Олег Цербер, — бормочу, глотая слезы. — Ты за все поплатишься. Не знаю, как, но поплатишься.

Робкий стук в дверь. Я подскакиваю — в мое тело вновь вгрызается боль. Мне это не померещилось, нет же?

— Входи, — кричу срывающимся голосом, который кажется невнятным шепотом.

Уши закладывает стуком собственного пульса. Зрение мутится, и дверная коробка подрагивает, плывет туманом.

Дверь открывается, и входит Рафа. Застывает на пороге, не зная, куда деть взгляд, а потом делает шаг назад. Собирается сбежать. Позорно сбежать, сделав вид, что ничего не заметил.

— Нет, — выкрикиваю я. — Не уходи, пожалуйста.

Когда ты умираешь от боли, а твой мочевой пузырь вот-вот лопнет, уже не до гордости.

Рафа оказывается рядом со мной в то же мгновение, сдергивает с себя пиджак и накрывает им меня. Он тяжелый, теплый и пахнет сигаретами и дешевым бальзамом после бритья. Почему это не одеяло, простыня или что-то из моей одежды? Почему на рефлексах он сделал именно это? А, впрочем, плевать. Лишь бы прекратил мои мучения.

— Развяжи, — шепчу я, глотая слезы.

Рафа разрывает тряпки, которыми мои руки примотаны к изголовью, и помогает мне их опустить. Медленно, по сантиметру, но это все равно мучительно. Я до крови закусываю внутреннюю сторону щек, чтобы не заорать.

— Вот так, осторожно, — приговаривает он, разминая мои затекшие плечи.

От массажа становится тепло, тяжесть потихоньку уходит, а боль из острой переходит в тупую и тянущую.

Он так невозмутим. Прихвостень Цербера будто привык реанимировать жертв своего босса. Ненавижу. Ненавижу их обоих.

У пиджака скользкая подкладка, и он сползает с груди, почти обнажив соски, но Рафа старается не смотреть. Отводит глаза, вероятно, думая о всяких гадостях, лишь бы не возбудиться. Тоже мне джентльмен. Паяц. Мерзкий тип.