Двойной Нельсон

Наиболее солидными заведениями считались гостиничные, а также великая ресторанная троица — «Кюба», «Медведь» и «Донон». В гостиницы решили не ходить, там было много залетного люду. «Кюба» отпадал из-за своей нетрадиционной балетной ориентации, «Донон» обитал на Мойке, так что остановились на «Медведе», который располагался на Большой Конюшенной. Держал ресторан австриец Эрнест Игель, знавший Путиловского как приятеля Франка. А уж Франк в «Медведе» оставил столько, что мог до конца своей жизни бесплатно пользоваться буфетом. Что он иногда и делал.

Отправили посыльного заказать столик на четверых в самом уютном местечке — в нише, подальше от оркестра и посторонних глаз. Четвертый прибор предназначался Франку: Медянников строжайше наказал Миракову добыть профессора хоть из-под воды и к семи пополудни препроводить в «Медведь», ничего не сообщая самому предмету поиска о цели препровождения.

В ожидании пирушки все позволили себе слегка побездельничать и расслабиться. Евграфий Петрович, шевеля губами, читал и приводил в порядок изрядно выросшую картотеку. Путиловский сидел в своем отдельном кабинете, задрав ноги на стул, и думал о жизни как о печальной форме существования бесформенных белковых тел. Такой строй мыслей возбуждал интерес к жизни, в особенности к поеданию родственных низших организмов, приготовленных опытными руками поваров.

Иван Карлович чертил на листе каракули и мечтал о собаке-сыщике. Это будет такая собака — всем собакам собака! По уму не ниже ротмистра или даже штабс-капитана. И породу он уже выбрал: только доберман!

Бывавшие в Берлине и посещавшие тамошнее полицейское управление рассказывали чудеса про немецких доберманов. Ладные, стройные, с красивой нервной мордой, они полностью заменяют неловких сыщиков и распутывают любое преступление минут за пять. По улицам Берлина бегают одни лишь доберманы, и за каждым на поводке тащится агент, еле успевающий арестовывать злоумышленников. Дело дошло до того, что эти божественные собаки определяют будущего преступника по запаху готовящегося злодеяния и кусают его, отбивая всякую охоту к совершению оного!

Вот храбрый ротмистр Берг с собакой Дульсинеей, а попросту Дусей, идет по Невскому. Слух бежит впереди них, и душегубы всех мастей в страхе покидают насиженные места преступлений: Берг со своей страшной псиной вышел на охоту! Невский пустеет, лишь впереди торопится щепетной походкой подозрительная женская фигурка. Берг отстегивает поводок, командует «Форвертс!»[4], и Дуся страшными прыжками мчится за добычей. Короткий женский визг — и преступница лежит на мостовой, бдительно охраняемая собакой. Берг подбегает с револьвером в руках и видит: молящими о спасении глазами на него смотрит Зизи. Уста их сливаются в поцелуе, а Дуся коротким радостным лаем приветствует нашедших друг друга...

— Иван Карлович! — Путиловский потряс Берга за плечо. — Да что это с вами? Мы готовы. Вас ждем-с!

Берг тряхнул головой, отгоняя дьявольское наваждение:

— Извините...

— Все баллистика мнится! — подковырнул Евграфий Петрович, — Баллистика из фигового листика.

У входа в зал ресторана посетителей встречал настоящий двухсаженный медведь, вставший на дыбы. Коричневые стеклянные глазки смотрели радушно и приветливо, словно говоря входящему: «Ну что, брат? Ухрюкаемся?» В лапах медведь держал поднос с рюмочками водки — на приход и на посошок. Натурально, Франка еще не подвезли. В ожидании подошли к стойке, где подавали только чарку лимонной водки за пятьдесят копеек, однако богатая закуска была бесплатной.

— Евграфий Петрович! Гость дорогой! — рассыпался перед Медянниковым улыбчивый буфетчик и призывно прокричал цыганам: — Эй! Эй! Ромалэ!

Цыгане все поняли, темные лица расцвели белоснежными улыбками, и две цветастые, грудастые цыганки павами подплыли к Медянникову.

— Хор наш поет припев любимый, вина полились рекой! — Глава ресторанного табора, перебирая струны маленькой старинной гитары, заглянул черными маслинами глаз в душу Евграфию Петровичу. — К нам приехал, к нам приехал сам Евграфий дорогой!

И хор подхватил:

— Евграфий, Евграфий! Графий, графий, графий! Графий, пей до дна! Пей до дна, пей до дна, пей до дна...

Медянников лихо опрокинул хрустальную рюмку лимонной, чем заслужил поцелуи цыганок и перепляс вокруг себя всей таборной молодежи. Затем он дрызнул хрусталем об пол и немного потоптался по осколкам, точно медведь на пасеке, отбивающийся от пчел. Таковыми телодвижениями Евграфий Петрович обозначил народный русский танец «дробушки», единственный покорявшийся ему в безбрежном море танцев.

Берг с удовольствием выпил и с не меньшим удовольствием полюбовался на танцевальный позор Медянникова. Не подозревая об истинной причине подобострастия буфетчика (лет пять назад Медянников засадил его на годик за разбой без насилия), Берг возмечтал о том, что когда-нибудь и его будут встречать цыганским хором с рюмкой на серебряном подносе. С такими мыслями он приступил к закускам.