Дворец утопленницы

Нельзя было терять бдительность, нельзя было ей верить.

– И вместо того, чтобы вручить мне рукопись лично, вы дождались, пока я засну, забрались в мою спальню…

– Нет же, Фрэнсис, я…

– И подменили мою рукопись своей.

Девушка ошеломленно застыла.

– Но я ничего не подменяла.

Ложь. Бессовестная ложь. Фрэнки надвигалась на Гилли.

– Хватит! – выкрикнула Джек. Леонард поднялся с места. – Перестань, ты ее пугаешь. И меня тоже.

Повисла тишина, и Фрэнки вдруг увидела себя их глазами. Представила, как выглядит, как себя ведет. Содрогнувшись, она почувствовала, что гнев стихает, испаряется, уступая место апатии и стыду. Но тут Мария пробурчала сквозь зубы: «Questa donna è pazza»[39], и угасшее было чувство вспыхнуло с новой силой, опаляя ее изнутри, грозя поглотить без остатка. Не требовалось знать итальянский, чтобы угадать смысл этих слов. Вот уже год у нее за спиной говорили то же самое все кому не лень, даже Джек с ее бесконечными расспросами, с ее внимательными, участливыми взглядами. У Марии хотя бы хватило духу сказать это в лицо.

– Нам всем нужно успокоиться, – объявила Джек, поднимаясь с дивана. – Фрэнки, прошу, присядь, давай я тебе налью чаю, и мы вместе разберемся, что произошло.

Но у Фрэнки не было ни малейшего желания ни пить чай, ни успокаиваться. Не до того.

– А я вам скажу, что произошло: утром я поднялась к себе и обнаружила, что на месте моей рукописи лежит чужая.

– Я что-то не совсем понимаю, – ласковым, сочувственным тоном проговорила Джек. – Ты потеряла свою рукопись?

Фрэнки едва не расхохоталась.

– Вовсе нет, я прекрасно знаю, где моя рукопись. – Она повернулась к Гилли: – На дне канала. Потому что кто-то открыл в моей спальне окно.

Гилли принялась отнекиваться:

– Фрэнсис, я не открывала…

– Разумеется, не открывали. – Джек, простучав каблуками по полу, села на диван рядом с девушкой. – Прошу вас простить Фрэнки. Иногда она совершенно забывает правила хорошего тона.

Фрэнки ошарашенно уставилась на подругу:

– И ты на ее стороне?

– Я ни на чьей стороне, я просто…

Слушать дальше не было никакого смысла. Хватит с нее вранья – хватит Гилли, хватит Джек, которая только и умеет, что делать вид, будто на ее стороне, а у самой правда на лице написана. При всех ее многочисленных талантах, врать она никогда не умела. Фрэнки стремительно развернулась и зашагала прочь. Перед глазами у нее стояли страницы, дрожащие на волнах, медленно идущие ко дну, уносящие с собой роман, над которым она работала с самого приезда. Нельзя, нельзя его потерять.

Выскочив во двор, она огляделась в поисках чего-нибудь, чего угодно, что могло бы помочь. И у самого спуска к каналу увидела старую гондолу. Если получится столкнуть ее в воду, можно обогнуть палаццо, спасти те страницы, что еще не утонули. Задача трудная, но, пожалуй, выполнимая. Фрэнки решительно направилась к гондоле, но тут чьи-то пальцы сомкнулись вокруг ее локтя, дернули назад, до того сильно, что она оступилась и с размаху налетела спиной на Джек.

– Ты что тут затеяла?

Не обращая внимания на выражение ее лица – что это, неужели страх? – Фрэнки вырвалась и, махнув рукой в сторону лагуны, выкрикнула:

– Мой роман!

– И что ты собираешься предпринять? Устроить заплыв? – Джек сделала шаг, преграждая ей путь к каналу. – Послушай, это опасно. Вода грязная. А эту гондолу сто лет не использовали, да она камнем ко дну пойдет.

Фрэнки тянула руки вперед, пытаясь ее оттеснить.

– Мне плевать. Там мой роман.

– Напишешь заново. – Джек мазнула по ее лицу взглядом. – Я ничего не понимаю. Ты ведь говорила, что даже не бралась за работу?

– Я лгала, – с досадой ответила Фрэнки. Вот опять эти бесконечные вопросы.

Джек снова взяла ее за руку.

– Там не было никакой рукописи. Я выглянула в окно сразу после того, как ты сбежала, но ничего не увидела. И Леонард тоже.

Значит, спасать уже поздно.

– Вот и все, – прошептала Фрэнки. – Утонула.

И, не дождавшись ответа, вдруг поняла истинный смысл слов подруги. Джек вовсе не имела в виду, что роман потерян, навеки сгинул в утробе Венецианской лагуны, – нет, она намекала, что не увидела рукописи, поскольку никакой рукописи никогда и не существовало. Фрэнки дернулась, стряхнула ее пальцы. А потом закричала – от злости, от обиды, от всего сразу. Она сама не узнавала этого крика, в жизни бы не поверила, что способна издать подобный звук, если бы не чувствовала, как он клокочет в груди, как рвется из глотки наружу.

– Мы все понимаем, что тебе пришлось нелегко…