Дворец утопленницы

– Фрэнсис, – выдохнула Гилли. Других слов было не разобрать, они растворились в уханье ветра и грохоте бушующего ливня. – Фрэнсис! – опять воскликнула девушка, и на этот раз Фрэнки уловила в голосе мольбу, поняла, что та просит пощады, и невольно замерла. Гилли словно ожила, ее руки нащупали опору, ногти впились в кожу Фрэнки, в ее предплечье, покрытое воспаленными пятнами комариных укусов, которые не зажили до сих пор. Губы девушки шевелились у самого уха Фрэнки, но слова смывало дождем, да она и не могла сосредоточиться, лишь вскрикнула, ощутив внезапную боль в предплечье, и принялась толкать снова, сильнее, чем прежде. Всего на мгновение Фрэнки заподозрила, что все поняла не так – что Гилли уже не борется с ней, а борется за жизнь, что пытается не сбить ее с ног, а удержаться на ногах, – и тут же осознала, что та падает. Опрокидывается навзничь в мутную воду. Обе поняли это одновременно, и ужас, исказивший лицо Фрэнки, отразился в глазах Гилли.

А потом ее не стало.

Глава 19

Время шло, но дождь не заканчивался.

Фрэнки, заточенная в палаццо, наблюдала, как темнеет небо. Вода в канале подернулась металлическим глянцем – бензиновым, догадалась она, убедившись, что это не обман зрения. Мимо то и дело проплывали разношерстные предметы. Кресло, чемодан. Доски. Отрезы ткани. Каждый раз, завидев что-то вдали, Фрэнки на мгновение замирала с колотящимся сердцем – не Гилли ли это.

Вернувшись к бару, она прикончила остатки виски, принесенного девушкой накануне. Затем отыскала в глубине буфета початую бутылку джина, уже на три четверти опустевшую. Пила быстро, жадно, торопясь забыться. Зашла в ванную, отыскала пластырь, заклеила раны на руке – красные, вспухшие, расцарапанные болячки, от которых разбегались ручейки запекшейся крови.

К вечеру она осталась наедине со своими мыслями, с навязчивыми картинками в голове: Гилли в образе Офелии или волшебницы Шалот[41], мертвое тело Гилли, посиневшее, вспухшее от воды. Один раз Фрэнки попыталась выйти во двор, но, спустившись до середины лестницы, остановилась – вода прибывала, окружала. Уже, наверное, по шею. Трясясь от холода, то и дело спотыкаясь на ходу, она побрела назад; вода хватала за ноги, пальцы онемели, зубы стучали. В холле ее согнуло пополам и стошнило, желчь обожгла горло. Она уставилась на свои бледные руки, на пальцы, сморщенные от воды и соли.

Вернувшись в гостиную, она не находила себе места, не знала, куда себя деть. Схватила телефонную трубку, будто собираясь звонить кому-то, да только поговорить было не с кем. О таком никому не расскажешь. В ушах прошелестел шепот: ты одна. Фрэнки пыталась отмахнуться, заставить его замолчать, но он все звучал, размеренно и настойчиво, бился в голове назойливым ритмом. Гудка в трубке не было – она поняла это в ту же секунду, как услышала где-то вдали корабельную сирену.

И немедленно представила себе, что произойдет, если вызвать карабинеров, представила, какой они ее увидят – раскрасневшейся, с трясущимися, расцарапанными в кровь руками. Они все поймут не так, все переврут. Обвинят ее. Скажут, что она сделала это умышленно, убила девчонку. Наденут на нее наручники и бросят в камеру, из которой ей уже никогда не выбраться.

А можно просто никому не говорить.

Фрэнки опустила трубку обратно на рычаг. Сердце бешено колотилось, и она прижала влажную ладонь к груди, точно надеясь усмирить его усилием воли. К горлу снова подкатила тошнота, но на этот раз хватило времени добежать до туалета. Она решительным движением вытерла губы. Нет, нельзя никому говорить. Нужно дождаться, пока закончится дождь, и сразу уехать. Придумать бы только куда. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем найдут тело? Фрэнки мельком глянула в зеркало. Отражение ее неприятно удивило: волосы облепили лицо, под глазами темные впадины. Вид чудовищный. Впрочем, разве она не чудовище?

Да, обе цеплялись друг за друга, сражаясь, но толкнула она Гилли в последний момент или, наоборот, попыталась спасти? Фрэнки напрягала память, точно эта деталь просто-напросто забылась, но каждый раз, когда казалось, что ответ близко, что наконец получилось разобраться, где правда, а где вымысел, воспоминания перемешивались в голове, и она снова была уверена лишь в одном: что ни в чем по-настоящему не уверена.

Расцарапанные болячки на руке пульсировали. Фрэнки снова вывернуло, и на этот раз ей почудился запах каналов, будто ее тело исторгало саму Венецию.

Она поднялась на третий этаж, опасаясь, что вода, уже поглотившая двор, скоро доберется и до гостиной. Боялась она не столько утонуть, сколько застрять внизу, с Гилли. Из переговорной трубки у кровати доносились странные звуки, и сперва Фрэнки решила, что это всего лишь отголоски дождя или ветра, завывавшего у противоположного конца трубки, но вскоре заподозрила, что дело в другом. Безвыходно запертая в собственной спальне, наедине с собственными мыслями, она уверилась, будто что-то или, вернее, кто-то поджидает ее во дворе. И без конца хрипит, словно мучается одышкой или, хуже того, вовсе не может вдохнуть.