Дворец утопленницы

В коридоре раздался шум, в дверь долго и настойчиво стучали, что-то строго говорили по-итальянски. Услышав этот стук, Фрэнки обмякла от облегчения – наконец-то пришли. Она уже толком и не помнила, кого ждала, знала лишь, что поймет, когда они явятся. И что мучения закончатся с их приходом. Все встанет на свои места.

Но тем не менее она не нашла в себе сил ни выбраться из постели и открыть, ни даже просто отозваться. И пусть, пронеслось в голове, они придут. Фрэнки вяло кивнула, доверившись внутреннему голосу. И осталась лежать. Голоса снаружи тем временем делались все настойчивее, а в следующее мгновение раздался грохот и двери распахнулись.

Фрэнки успела сообразить, что в номер ворвались вовсе не те, кого она рассчитывала, кого хотела увидеть. Над кроватью возникли лица – консьерж, тот самый, что выдал ей ключ, и незнакомая женщина, видимо горничная, – оба встревоженно хмурились.

Женщина, приблизившись, положила прохладную, сухую ладонь на лоб Фрэнки.

Та, почувствовав прикосновение, блаженно вздохнула, закрыла глаза и наконец провалилась в сон.

Фрэнки очнулась с ощущением, что прошло много времени – не часов, дней. Было до того ярко, что она не сразу поняла, где находится. Солнечный свет заливал комнату, бил в глаза, пришлось отвернуться от окна. Тогда она вспомнила все – Венецию, Гилли, Рим – и издала еле слышный стон. Пошевелилась в постели, медленно осознавая, что одежда на ней чужая. На предплечье обнаружилась свежая повязка.

– В рану попала инфекция, – произнес чей-то голос. – Вы еще легко отделались.

Судя по акценту, по раскатистому «р», принадлежал этот голос англичанину родом откуда-то из Уэст-Кантри – вот уж редкая птица в Риме. Может, это сон?

В поле зрения возник незнакомый мужчина, врач, судя по виду, – он как раз поднимался со стула и выглядел вполне настоящим. Фрэнки попыталась заговорить.

– Не надо. – Врач поднял руку. – Не стоит напрягаться.

– Давно? – выдавила она, указав сперва на себя, затем на постель.

– Три дня.

Фрэнки было встрепенулась, но доктор снова успокоительно выставил вперед ладонь.

– Странно, что вы дольше не проспали. После такой-то лихорадки. Когда меня вызвали, вы бредили. К тому же, как я уже упоминал, раны на руке были инфицированы. Повезло, что обошлось без сепсиса. – Он помолчал. – На стойке сообщили, что вы застали наводнение в Венеции. Не удивлюсь, если дело в тамошней воде.

Врач рассказал, что Фрэнки пару дней не выходила из номера и не отзывалась на стук горничной. Найдя ее свежевыстиранную одежду в мусорном баке, горничная решила рассказать обо всем консьержу. Вдвоем они выбили дверь и обнаружили постоялицу почти без сознания, в бреду.

Фрэнки вдруг заметила, что та самая горничная замерла в дверях, одной ногой за порогом, словно не решалась показаться ей на глаза.

– Grazie mille[42], – поблагодарила она, с трудом шевеля пересохшими губами, и добавила, глядя девушке в глаза: – Я вас, должно быть, перепугала.

Горничная шагнула в комнату.

– Я рада, что синьора поправляется, – пробормотала она с заметным акцентом. Чего-то она явно недоговаривала. Старательно прятала глаза, ни с того ни с сего залилась краской. Неужели Фрэнки проговорилась в бреду? Выболтала то, о чем следовало молчать? Спросить бы, но слова не шли с языка. Вместо этого Фрэнки еще раз поблагодарила обоих и пообещала доктору выздороветь как можно скорее.

От ее внимания не ускользнул испытующий взгляд горничной, которая, казалось, скрывала какую-то тайну.

– Чуть не забыл, – сказал врач. – Консьерж мне передал одну вещь, попросил вернуть вам, когда проснетесь. Прачка нашла, но не поняла, что это, и положила к другим бесхозным предметам. И только через пару дней консьерж догадался, что это ваше.

Фрэнки протянула руку, сомкнула пальцы, ощутила прохладную гладкость металла.

Свисток.

Со вздохом она закрыла глаза.

Почти две недели спустя, ночью, Фрэнки вернулась в Лондон. Оставаться в Риме после выздоровления ей не хотелось, тянуло домой. Стало ясно, что карабинеры за ней не придут, и страх сам собой рассеялся вместе с лихорадкой, так что она даже задумалась, не было ли одно следствием другого. Но врач, к ее вящему неудовольствию, запретил ей путешествовать, вынудив задержаться в отеле, где она только и делала, что пряталась от пытливых взглядов горничной и при каждом удобном случае благодарила консьержа, отчего все трое в конце концов неимоверно устали и были счастливы друг от друга отделаться.

Обратный путь лежал через Венецию, а затем Милан или Турин – так было бы проще и быстрее всего добраться до Парижа, а оттуда, через Дувр, в Лондон, – но Фрэнки сразу отмела этот вариант. Она и думать не хотела о возвращении в Венецию. Пришлось выбрать другой, более длинный и сложный маршрут, но с дополнительными пересадками примиряла мысль, что не придется и близко подъезжать к водяной могиле, которой обернулась Венеция.

На главной улице не было ни людей, ни машин, и Фрэнки наслаждалась прогулкой к дому. За эту переменчивость она и любила Крауч-Энд – днем городская суета, ночью деревенская тишь.