Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Потребность в информации, пусть и запретного характера, вызывала желание узнавать ее различными способами и распространять.

Статус распространителей слухов

Перейдем к статусу распространителей слухов. При слабом развитии средств массовой информации, когда источником официальных сведений о текущей политике или жизни двора являлись публикуемые манифесты и указы и немногочисленные газеты, особую роль играли носители неофициальных известий. Ими могли быть дворцовые служители, военные чины, приезжие купцы, ремесленники или отходники, бурлаки, вообще люди, побывавшие в центре важных событий или общавшиеся с теми, кто там побывал. Так, отставной прапорщик П. Лазарев находился в Петербурге спустя месяц после екатерининского переворота, вел разговоры с лейб-гвардейцами — участниками дворцовой революции, поэтому в глазах псковского воеводы доселе скромный отставник получил статус обладателя важных знаний, которые невозможно было добыть официальным путем. Лазарев, осознавая свое новое, хотя и временное положение, старался поведать не только о том, что с точки зрения закона не квалифицировалось как «непристойные слова», но и поделиться некими секретными, известными только ему сведениями. Последнее, видимо, и напугало воеводу, подвигнув к аресту Лазарева и рапорту в Сенат[191]. Бурлак, который пришел из мест, расположенных относительно близко от очага восстания, становился «надежным» источником информации не только для крестьянина, но и для такого умудренного жизнью человека, как отставной офицер Мызников. Иногда распространители слухов старались поднять свое значение с помощью придуманной ими легенды. Например, И.А. Батюшков, в стремлении показаться «большим человеком» и придать больший вес своим словам, ссылался на свое знакомство с Н.И. Паниным, уверял, что получает «доход из Голштинии», а великий князь пожаловал ему орден Св. Анны^{1217}

.

Категории провинциальных дворян в документах Тайной экспедиции Сената и проблема репрезентативности источников

Следует признать, что документы Тайной экспедиции довольно ограниченно представляют нам категории дворян — участников провинциальных политических сплетен. В следственных делах проходят отставные офицеры, мелкие помещики, изредка воеводы, офицеры невысокого ранга, задерживавшиеся в провинции на время отпуска или по долгу службы, жены и вдовы незначительных военных и статских чиновников. В Екатерининскую эпоху власти, за редким исключением, не дают хода доносам на знатных особ[192]. Мы можем только догадываться, какого рода слухи обсуждались, скажем, за столом у столичных аристократов, приезжавших в свои имения и созывавших в гости соседей-помещиков. Крайне редко в этой среде встречаются случаи доносов родственников друг на друга[193]. «Непристойные» разговоры среди высших слоев дворянства могли повлечь за собой высочайшее внушение и опалу без привлечения к розыску. Примером тому является реакция императрицы на критические высказывания графа Петра Ивановича Панина, проживавшего в то время в своем подмосковном селе Михалково: «Что же касается до дерзкаго вам известнаго болтуна, то я здесь кое-кому внушила, чтоб до него дошло, что, естли он не уймется, то я принуждена буду его унимать наконец». Екатерина также велела князю Михаилу Никитичу Волконскому послать к Панину надежного человека для выслушивания его «дерзких болтаний». Волконский подтвердил, что «сей тщеславный самохвал много и дерзко болтает […] но все оное состояло в том, что все и всех критикует, однако такого не слышно, чтоб клонилося к какому бы дерзкому предприятию»^{1218}

. Поскольку Тайная экспедиция не имела санкции дать делу ход, весьма затруднительно сказать, в чем состояла суть «болтаний» и в какой форме окрестные помещики, которые считали долгом наносить визиты такому знаменитому человеку, как П.И. Панин, разносили по знакомым и родственникам услышанное.

В целом же общее число провинциальных дворян, в разном качестве (доносителя, обвиняемого или свидетелей) привлеченных к политическому розыску, составляет незначительную часть благородного сословия, проживавшего в то время за пределами столиц. Поэтому проблему репрезентативности источника необходимо решать лишь с учетом скорости, с какой схожие слухи одновременно или с небольшим временным разрывом появлялись среди дворян в различных уголках империи, что заставляет предполагать достаточно большое количество звеньев в этой «информационной цепи». При этом степень «достоверности» слуха не всегда находится в прямой зависимости от степени давности и близости очага его зарождения[194].

* * *