Дыхание

— Ты поосторожней там с разговорами. Мыслизмы там о жизни, шуточки. Не болтай лишнего. Он же ни фига не понимает. Точнее, понимает как-то очень по-своему.

Говорит, что ты, вроде, испуганный ребенок. Забился в угол и боишься. Он же не понимает, про какую Родину ты говоришь. А, ладно! Di, servate Cimmerion![13] Да отыду тронути алтарь инфернален, коему жертвую пищу свою.

Егор удаляется в ватерклозет. Сизифова жизнь. Импульс как толчок. Толчок к действию, неминуемо ведущему к ржавой глотке в глубине. Работай больше, Егор, чтобы жертвовать подземным богам. Егор отсутствует несколько минут. Выйдя под гром водосточной канонады, отдавший дань, Егор легко приземляется на пол и говорит со спокойной глубиной философа:

— Между прочим, Екатерина Великая померла на толчке. Во время самого невинного из своих удовольствий. Да… Странная штука — невинность. Тут даже не христианах дело. Те отказали всем в невинности. Думается, чтобы держать всех за толстую кишку. А дедушка Фрейд ужесточил это дело, со своими детскими комплексами. Даже опорожниться перестало быть невинным занятием. До такого даже инквизиция не додумалась. А ведь старый пердун мог перевернуть все это! Мы все невиновны! Но куда девать тогда государство, религию? Вот так и победила традиция. Ты, кстати, как? Еще не женился?

— Нет.

— Это твоя проблема, — в удовлетворенной задумчивости произносит он. — Ты можешь иметь семью, но копишь отрицательные эмоции, чернуху всякую. У тебя нет будущего, не-ту-ти. Я направлен вовне, а ты вовнутрь.

— Я давно ни во что не направлен.

— Не гони. Живешь как гимнософист. Но у брахманов, между прочим, до пенсии лет была пора домохозяина.

— А до тридцати — ученичество. У меня не было времени для ученичества. Его заняли дела семейные. Хотя, конечно, никто не виноват.

— Кстати о невинности. Вот нашел там у тебя. В бумагах.

Егор достает из кармана мятый, сложенный вчетверо лист. Украл у подземных богов. Моя жертва.

Егор начинает читать.

— Тихая лунная ночь на майамском хуторе. На порог дома, почесывая волосатую грудь, выходит жирный мужик в бейсболке и мятых трусах, и широко, свободно зевает. Услышав мощное журчание неподалеку, спрашивает: «Энд вот э факин’ лошадь ссыть?» Тонкий девичий голос отвечает: «Иц ми, тату!» «А-а… Ну пысай, хани, пысай…» И шо цэ за галиматья?

— Наброски к украинской национальной идее.

— А сало где?

— Съели.

— Вэлл, ото файно. Но надо ж было написать: враги все сало съели. Умный разберется, что враги тут ни при чем, а это еще один повод для национальной гордости. И еще. У них же в доме два туалета минимум. Чего ей на лужайке делать? Удобряет? Или чтоб унитаз отдохнул?

— Единение с природой.

— Я бы другое предложил. Подумай, есть анекдот. Собрались как-то кумовья горилки попить. А сало — в подвале. Ну и хозяин дома говорит гостю: кумэ, ты слазь у подвал, а то в мэнэ пэчинка болыть. Ну, тот полез. Хозяин ждет, ждет — нету. Полез за ним. Смотрит — а тот сидит на полу и сало жрет. «Кум! А чого ж ты усэ мое сало зъив?! — Та ото ж…» Вот тут — вся суть украинского характера. Фатальная покорность перед силами природы. Слепой стихией. И потом. Тебе не кажется, что это слишком круто — стебаться над целым народом?

— Это просто идея. Когда твои собратья заявляют, что истина — их личная собственность, они стебаются над миллиардами людей.

— Ладно, пельмени сварились. Откупоривай пузырь.

Сидим на полу. В незашторенном крае окна колышется вечер. Как назло — что, впрочем, случается очень часто — не могу опьянеть. Пустая бутылка «Столичной» положена на бок. Склонив на подпорку руки тяжелую голову, пригорюнившись, Егор едва слышно заводит:

Черный ворон…Что ты вьешьсяНад моею головой…

Стоп. Перебор.

— Стоп. Перебор. Это единственная песня, которая может выбить из меня слезу.

— Ну, батенька… Какой ты все-таки россиянин, понимаешь! Ты, кстати, в курсе, что Нимица замочили?

— Нимиц?.. Заместитель Параэкхарта?

— Он самый. Старейшина всех Озирисов. Говорят, откололся от Конфедерации. В пользу отступников. Блин, чего творится, а?..

— Перестройка.

— Freedom as free doom. Чего читаешь нынче?

Приятно слышать столь редкий вопрос, но приходится признаться, что ничего.

— А я Дхаммападу изучаю, — продолжает Егор. — Может, и меня как Нимица…. Но буддизм, он глубже в нас, чем это все христианство. Опыт этноса меньше опыта расы. Мы ж не семиты. Копить добродетели, чтобы купить «мерседес»… Нет, это не по-нашему. Учите истину, поэты.

— Не хочется менять религию. То есть заводить ее у себя. Нужно забить на нее вообще. Любую.

— И что останется?

Мне вдруг становится неловко, словно я произнес имя какого-то близкого бога в клозете, но в любом случае здесь имеется определенный смысл, все оправдывающий и убивающий все одновременно. Я киваю. Егор блаженно улыбается и ловко чешет свое темя.

— Все это упадхи, — произносит он. — Упало все на фиг. We are free!