Дыхание

Мне нечего ответить, да и не хочется отвечать, придумывать знак внимания к собеседнику. Ощущение пустотности — не окончательной, которой не познать пока я есть, и не душевной, которая суть мерзость, а населенное светящейся мыслью — такая пустотность всегда погружает меня в очень домашнее, нормальное состояние духа, словно я один в степи и не испытываю жажды.

— Не знаю, к чему это привязано, — врывается в воздух Егор, — но я тут вспомнил одно словечко из санскрита: Pramatr. Оно значит «субъект познания». Я вообще-то думал, что это Праматерь, или какая-то праматерия, хотя, наверное, это одно и то же. У них там, у санскрити, хренова куча значений. Короче, выходит, что Праматерь познает своих детей, чтобы познать себя. А у греков, что интересно, этим занимается Кронос? Этот бычара просто кушал своих деток, пока Зевс не отрезал папе яйца. Урану отрезал? Ну ладно, нехай Урану… Ты понял, откуда эдипов комплекс проистекает? Комплекс-то — Кронов! Короче: Зевс лишил папу силы, чтобы самоутвердиться. И чтобы братьев больше не было. А мать его спасла. Так что Зевс-батюшка стал сам отцом своей матушки. И мужем ея. Суть такая: матрица породила программы, программы — компы, компы — юзеров, а все потому, что матрица самоидентифицируется. Фиг я поверю, что это придумано дикарями. Тут работала спецгруппа. Ладно… О чем это мы?

— О черной дыре. Я тут попал в одно… такое. Трудно объяснить. Короче, это как… Как будто прорвало ГЭС.

— Ба! То-то я чувствую, Атлантидой повеяло. Взрыв на Киммерийской ГЭС! Это террористы, я обоняю их след, уходящий далеко в горы, где наслаждался он духом своим… Основные приметы: гексогеновые мешки под глазами, взрывной темперамент… Чу! Исчезло все, где было сухо, и открылося там, где воды были, и ныне только дух летает над тем, что осталось. Но где ковчег? и где вы, мастера культуры? с мечтою о завтрашнем дне? Ибо узрите: сие дно наступило. Но господа: есть ли дно? И если да, то что такое нет? Задача. Однако сдается мне, ты просто стал русским на сто процентов. Не токмо генетически. Изобрел себе проблему, и как-то сразу стало веселее жить.

— Я не знаю, что именно ты называешь Россией.

Егор думает.

— А все просто. Я понимаю патриотов. При недостатке словарного запаса Россией можно называть абсолютно все. То есть можно обозначить любым словом, потому что все одинаково мимо. Все — это все. Но что же тогда ничто? Блин, что-то я устал. За Расею окосею, за Корею околею, миру мир… Снимите плащ своего внимания с гвоздя моего красноречия. Я всего лишь графоман, толстовец…

— … это как подумать о смерти где-нибудь на пляже в Малибу, или на Яве, и вдруг начинаешь понимать, что умер в Сибири. Только это не смерть, точнее, ее нет вообще, и у нас тут падает снег на пляж. В общем, я ни фига не понял.

— Да ладно. Стандартный ептыть-дифферент как показатель отсутствия здесь и присутствия там.

— Его-то и нет.

Егор углубляется в ловлю пельменя трезубцем пластмассовой вилки, доставшейся мне из упаковки корейской лапши. Не поднимая глаз от пельменя, он тихо, с самоуглублением произносит:

— Однако ты, брат, сохнешь. Кто такая?.. Еще одна Белая Дама? Явно не жена.

— Она — Валькирия. Собирательница трупов. Несет меня в Валгаллу, подобрав на поле, где я проиграл. Или выиграл. Черт его знает…

— О да. Валькирии. Санитарки леса. И девочки кровавые в глазах. Неужто ты помер? Ладно, можешь не отвечать. Женщина — серебро, воздержание — золото.

Закинув буйную голову, Егор продекламировал с чувством:

At quanto mēliūs mihi fuāt bibām falērni,Quām clitorēm salsūm līngeram, āmphorām!

— Проще говоря, лучше выпить водки литр, чем лизать соленый клитор, — поясняет он.

— Коряво. Да и с временами у тебя — того…

— Да, брат. С временами проблема. Позорные времена.

— Ты и четверти этого дерьма не выхлебал. Не то что литр…

— А ты хлебаешь с удовольствием, да? Такие дела. Проза.

Устаканившись, делаем рывок.

14

— Слушай, это не водка, — замечает Егор. — Это Кафка какой-то.

— Проще сказать: дух. Спиритус вины и всяческого греха. Я не верю в существование Кафки.

— Ты хочешь сказать: в грубом физическом теле?

— Да.

— Я тоже. Но лишь отчасти. В теле какого-нибудь качка-рэкетира — никогда! А вот в теле твоей бывшей очень даже возможно.

— Реальнее надо быть, молодой человек. По-моему, Кафка — что-то вроде Шекспира. Или Слепца. Гомер, был, кстати, киммериец.

— Подзаголовок, пожалуйста.

— Предки Гомера жили на Дону.

— Да вообще-то мы все когда-то жили на Дону… — раздумчиво качает вилкой Егор. — Там, среди степных идолов, венчающих курганы, простирается поле прародин, о брат мой по арийским лейкоцитам. Что же там? О, там — хранители всего что свято…

Егор отвел руку и, устремив пылающий взор на стену, где висела картинка из журнала «Наше наследие», прочел:

Егор Упанишада.