Дым

В ответ звучит голос, настолько живой и близкий, что говорящий как будто стоит в комнате рядом со мной. Слова льются из трубки-раковины прямо мне в ухо, потрескивая, словно мы разговариваем во время шторма. Я слушаю внимательно и вдруг замечаю, что киваю, хотя мне известно, что аппарат передает только звук, но не движения.

Повесив трубку, я тщательно запираю буфет, кладу ключ в портмоне и надеваю дорожный костюм. Полчаса спустя можно видеть, как я уезжаю из школы в экипаже, запряженном нашими самыми быстрыми лошадьми. Я крепко прижимаю к своему мягкому животу саквояж: в нем тридцать фунтов стерлингов, две перемены нижнего белья, бритва, щетка для волос, десять нелегальных сигарет и коробочка леденцов.

Кольт покоится в наплечной кобуре, высоко на боку, прикладом наружу — эдакая дверная ручка, растущая из-под мышки. За окошком, под полумесяцем луны, лежит темная земля.

Часть четвертая. Ангел

Я спросила, уж не вспыхнул ли где-нибудь большой пожар, — спросила потому, что в городе стоял необычайно густой и темный дым — ни зги не было видно.

— Ну что вы, мисс! Конечно нет, — ответил молодой человек. — В Лондоне всегда так.

Я была поражена.

— Это туман, мисс, — объяснил он.

— Вот как! — воскликнула я.

Чарльз Диккенс. Холодный дом(перевод М. Клягиной-Кондратьевой)

Пригороды и город

Трудно сказать, что послужило началом. Томас утомлен, возится со своей усталостью и своей раной, думает о Чарли. Он лежит в углу вагона, над его ухом кудахчут куры. В двух шагах от него дверь, распахнутая настежь. Их чуть не сдувает каждый раз, когда поезд набирает скорость, а при подъеме на очередной холм ветер стихает. В вагоне есть и другие пассажиры, тоже бродяги: пара приятелей и еще один человек сам по себе. Ливия сидит вдалеке от всех, высоко выставив колени. Только позднее до Томаса доходит, что она пытается спрятать грудь.

Но бродяги все равно догадываются и принимаются беззлобно, бездумно подшучивать насчет того, как симпатичен этот паренек, как бела его кожа.

— Низковат для своих лет, — замечает один из пары приятелей, повышая голос, чтобы перекричать вой потока воздуха. — И костляв. Зато какие крепкие бедра. — Когда Ливия встает, желая перебраться поближе к Томасу, второй бродяга окликает ее: — Да не бойся, малявка, мы просто хотим посмеяться.

От них поднимается легкий дым, игривый и странно-приветливый, будто он приглашает присоединиться к этой игре.

Обстановка меняется, когда начинает действовать третий бродяга. Он вскарабкался в вагон позже остальных, через несколько часов после начала путешествия — поджидал поезд на самом крутом подъеме. Ливия ему неинтересна. Он хочет есть. Куры, едущие с ними, помещены в два больших ящика — достаточно прочных, чтобы отвадить воров, но с отверстиями по бокам, чтобы птицы не задохнулись. Сквозь отверстия видны только перья, порой — кроваво-красный клюв, высунутый в дыру, да дюжина немигающих глаз. Птицы втиснуты плотно, сидят буквально на головах друг у друга, кудахчут, дерутся за пространство и воздух. Бродяга просунул в одно из отверстий два пальца. Его лицо обветрилось, в морщинах запеклась сажа. Глаза глубоко посаженные и такие светлые, будто их обесцветили.

Он ловит что-то и тянет наружу; между его пальцев зажата куриная лапа. Бродяга продолжает тянуть, пока за бледно-розовым хрящом не показывается клин тонких белых перьев. А потом лапа застревает: отверстие слишком узко.

Поначалу Томас думает, что оборванец намерен отрезать ногу. Но по-видимому, у него нет ножа. Поэтому он продолжает тянуть, темное лицо от напряжения становится еще темнее. Аккомпанементом для его усилий служит клекот обезумевших кур.

Когда появляется кровь, он начинает дымить, и когда его дым долетает до двух других пассажиров, все, что есть темного в их душах, поднимается. Так собака откликается на зов хозяина. Они снова поворачиваются к Ливии, снова принимаются поддразнивать ее, но теперь их насмешки звучат по-иному, в них слышится что-то опасное и требовательное, и слова с каждым разом становятся грубее.

— Не хочешь к нам подойти, сладкая? — все повторяет один. — Мы тебе кое-что покажем.

— Это твой парень там лежит? — перебивает его второй. — Видок у него совсем никудышный. Что за радость тискаться с дохляком?

Ливия смотрит на Томаса — неприступным, высокомерным взглядом. Должно быть, этот взгляд означает, что ей страшно. Она не просит его о помощи. Но Томас уже на ногах. Дым, плавающий в вагоне, помогает ему, придает сил. Томас вдыхает его, вспоминает знакомые ощущения; смотрит, как его тело отвечает синеватыми струйками. В то же время он старается не вдохнуть лишнего. Если чересчур разозлишься, не сможешь думать.