Дым

Похолодало и запахло снегом. Томас полагает, что там снежинки достигают земли уже почерневшими. Они останавливаются под хвойным деревом. Томас такого раньше не видел: ширина его почти равна высоте, ветви растут в стороны, образуя ряд платформ, которые процеживают последние лучи солнца. Сторона дерева, обращенная к Лондону, совершенно черная, облеплена сажей и почти лишена иголок. Томас обходит могучий ствол и прикасается к коре. Ливия озадаченно наблюдает за ним.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Просто… мне нравится это дерево. — Он говорит, стоя к Ливии спиной, чтобы она не видела его лица. Голос его прерывается, в нем слышно что-то от более юного, более мягкого Томаса. — Что это за порода? Я такой не знаю.

— Ливанский кедр, — немедленно отвечает Ливия. — Около моей школы есть целая роща, и табличка установлена. Там говорится, что в начале семнадцатого века один путешественник привез в Британию горсть семян. Все ливанские кедры, которые растут в нашей стране, произошли из той горсти. В парламенте недавно состоялись дебаты о том, не следует ли их вырубить.

— Зачем? А, понимаю. Иноземные деревья. Чуждые нам.

— Но ведь это так, — говорит Ливия. — Они не отсюда.

— Этот кедр прекрасен.

Он прикладывает обе ладони к стволу и припадает к нему всем телом. В груди раздается высокое, легкое жужжание. Музыка костей. Песня о доме. Что такое дом? Это дерево вынули из его родной почвы и посадили на краю чистилища. В начале семнадцатого века. Значит, оно попало сюда одновременно с дымом. Теплая, шершавая кора под ладонями.

— Пойдем, — зовет его Ливия без всякого раздражения. — Мы не можем здесь оставаться. Замерзнем насмерть.

И в самом деле, от полей уже поднимается стылая сырость, в воздухе блестят, подсвеченные закатом, игольчатые кристаллы снега. Только дующий с юга бриз доставляет немного тепла. Он несет к ним Лондон, сточные канавы, грех, а еще вонь вареной капусты.

Они шагают ему навстречу, бок о бок.

Ночь спускается как раз в тот момент, когда тропка, по которой они идут, вливается в мостовую. Разом становится тесно от людей, домов, бродячих собак, выискивающих в канавах требуху. Ливия с Томасом все еще далеко от центра, на ничейной земле свиноферм и фабрик, огородов, сарайчиков из досок и парусины. Чем дальше они заходят, тем труднее выбирать путь, тем чаще попадаются выгребные ямы, тупики, перекрестки, от которых улочки разбегаются самым непредсказуемым образом. К тому же Томасу с каждым шагом все труднее бороться с усталостью и превозмогать ломоту вернувшейся лихорадки. Вскоре Ливия останавливает его:

— Мы идем уже целый день. Тебе пора отдохнуть. Смотри, можно укрыться вон под той дверью.

Томас слишком изнемог, чтобы спорить. Дверной проем насыщен запахами, но достаточно глубок, чтобы двое подростков исчезли в его тени. Вместо подушек они устраиваются на сложенных руках. Поначалу Томаса едва не тошнит от навозной жижи, разлитой вокруг жилищ. Но усталость прогоняет все остальные ощущения. Остается только холод. Должно быть, температура около нуля, и, спрятавшись от ветра, они перестали получать приносимое им тепло, рожденное в пекле лондонского греха. Почти против своей воли Ливия и Томас сдвигаются ближе, прислоняются спиной к спине, и все равно трясутся от холода так, что не дают друг другу заснуть. Пол здесь неровный, с углублением посередине от многолетнего хождения по нему. Ближе к полуночи, ничего не говоря, Томас разворачивается, обхватывает Ливию руками и прижимается к ней сзади всем телом. Так теплее. От ее волос пахнет углем, по́том и персиками. Уже проваливаясь в дремоту, он все не может выбросить из головы эти персики. С рассветом приходят шум и терпкий запах свежего дыма. Они откатываются друг от друга, словно недовольные щенки, и, пошатываясь на занемевших ногах, возобновляют путь. Позади остается запертая дверь ничем не примечательного здания, и только покосившийся крест подсказывает, что это церковь.

Они идут в двух шагах друг от друга, и им легко вместе. За ночь между ними установилось нечто вроде перемирия, почти дружба, вчерашней скованности как не бывало. От этого сердце Томаса наполняется надеждой. Через несколько часов, самое позднее — через день, Чарли присоединится к ним, все опасности исчезнут и можно будет забыть об этой странной, непонятной ловушке на дороге из поместья. Пока же Томас погружается в Лондон. В утреннем свете город кажется ему совсем не таким, чем в первый раз. Точнее, он сам стал другим, сбросил с себя школу и школьную форму, слился с горожанами. На мостовой уже не протолкнуться от повозок и людей: фермеров, везущих овец на рынок, уличных торговцев, фабричных рабочих, спешащих к началу смены. Дым пока прозрачен, тает в желтоватом тумане, манит Томаса то туда, то сюда, почти ласково, пробуждает буйные желания, которые Томасу не хочется подавлять. Ливия идет рядом с настороженным видом: ее беспокоит эта дымка и околдовывает людское море. Мерные волны уже подхватили обоих и куда-то несут.