Дым

На следующее утро Томас вскакивает ни свет ни заря. Болезнь наконец-то отступила. Теперь его снедает жажда действия. Из него ключом бьет энергия, видная в каждом шаге и каждом горящем взгляде.

И все-таки он не в силах встретиться с ней глазами.

— Я ушел, — объявляет Томас после завтрака и не оборачивается, чтобы посмотреть, идет Ливия за ним или нет. Его нетерпение только возрастает, когда они — на расстоянии пяти шагов друг от друга, он спешит, она догоняет — оказываются перед церковью. В городе светает, в утренней дымке начинают играть отблески цвета.

Чарли нет.

— С ним что-то случилось.

— Ну откуда ты знаешь? — возражает Ливия, хотя эта мысль угнетает и ее. Чарли один; заперт где-то в Оксфорде, или потерялся на пути в Лондон, или трясется в вагоне поезда, а может, на телеге. Или валяется, раненый, в придорожной канаве. В них ведь уже стреляли однажды. Стоит закрыть глаза, как она снова слышит визг лошадей, падающих под откос вместе с каретой.

В полдень Чарли тоже не приходит. Ей не нужно ничего спрашивать у Томаса — тот явно намерен отправиться на поиски. И проследить путь Чарли до самого Оксфорда, если понадобится. Она чувствует его волю кожей, каждым своим волоском. Но Томас не дымит. Значит, есть и другая разновидность дыма: невидимый, но следующий за ними так же неотступно, как тень. Это дыхание их нужд и тревог; это истины, которые каждый должен принять и навязать остальным. Это возможность греха. Если так, получается, все они во рту друг у друга, когда говорят. Сколь же опасна их близость, сколь опасны часы и дни, проведенные плечом к плечу, после чего сущность другого человека прорастает в тебе и засевает твои борозды своим голодом. И напротив, сколь благостно одиночество, сколь чудесно отшельничество Гренделя. Из всех людей в Лондоне он один — остров, цельный, настоящий, такой, как есть.

— Иди один, — говорит Ливия, чтобы отпустить Томаса и в то же время избавиться от него. — Попробуй, вдруг найдешь его. Я подожду здесь.

— Тебе одной нельзя оставаться здесь, это опасно, — бросает он в ответ. Покровительственно? Неприветливо?

— Тут Грендель. И священник. Все будет хорошо.

Он думает, кивает, колеблется, не зная, как попрощаться, потом просто разворачивается и шагает прочь.

— Я ненадолго.

Томас идет, наклонив корпус вперед, будто борется с ветром.

Возвращается он, когда все давно отужинали. Грендель даже накидывает пальто и выходит во двор, чтобы встретить его в темноте. Миссис Грендель отвлекается от мытья посуды:

— Ох уж эти мальчишки! Не уследишь за ними. Вечно пускаются в приключения.

Ливия не может понять, поддразнивает ее женщина или хочет утешить. Лицо миссис Грендель не приспособлено для выражения эмоций, и поэтому обе ведут себя сдержанно и неловко.

— А вот и он. — Это Грендель, следом за ним входит мрачный Томас. — Давайте поищем вам какой-нибудь еды, молодой человек. Вы, должно быть, умираете с голоду.

За миской холодной рыбной похлебки Томас рассказывает о том, как провел день. Ливия отмечает, что он ест, позабыв о манерах. Сказывается детство без присмотра взрослых.

— Я пошел по западной дороге. Расспрашивал всех, кого встречал. О рыжем подростке в грязной одежде. С вежливой речью, в хороших ботинках. Подумал, вдруг кто-то видел его.

Он кривится, чавкает, вытаскивает изо рта рыбьи кости, продолжает:

— Прошагал бог знает сколько миль, расспросил несколько десятков человек. И все без толку, никаких следов Чарли. Потом я встретил жестянщика родом из Оксфорда и узнал от него, какие слухи ходят про нашу школу. По его словам, на одного из учителей напала банда грабителей. «Скормили его своим псам, — сказал он. — Нет, подумать только. Псы обглодали его от макушки до пят». — Томас трясет головой, словно хочет прогнать этот образ. — Еще жестянщик сказал, что кто-то пришел и спас дочь учителя. «Рыжий рыцарь, одетый, как нищий, — так он описывал спасителя. — Стащил малышку прямо из-под носа у грабителей и переправил в безопасное место. Но главное-то в другом! Уже потом этот рыцарь понял, что учитель сделал операцию на девочке. На родной дочери! И она стала наполовину человеком, наполовину машиной. Клянусь всеми папскими святыми!»

Томас с гримасой на лице делает передышку.

— Но это же чепуха. Небылицы какие-то, — хмурится Ливия.

— Небылицы? Может, и так. Еще один человек рассказывал мне, что по лондонскому тракту бродит дьявол. Дьявол с ожерельем из человеческих пальцев. — Томас подцепляет последний кусок рыбы в тарелке. — И вот что мне кажется: рыжий рыцарь, о котором говорил жестянщик, это, должно быть, Чарли. Если так, дома у Ренфрю случилось что-то по-настоящему ужасное. Теперь Чарли неизвестно где, между Оксфордом и Лондоном.

— Что же нам делать? Чарли может быть где угодно. А мамина доставка — следующей ночью.

— Не надо было разделяться! — Томас чертыхается и встает с потемневшим от гнева лицом. — Что делать? Ждать.

— Если с Чарли что-то случилось, — добавляет он, уже выходя из кухни, — я заставлю их заплатить. Твою мать. Школу. Всех.