Дым

Позднее, когда все снова собираются в продуваемой сквозняками комнате Томаса, Чарли передает остальным содержание беседы. В доме так холодно, что он не чувствует рук и ног, а единственный источник света — полоска серебристого неба в щели между ставнями. Говоря о шраме, о том, как его рука касалась тела леди Нэйлор, Чарли рад тому, что вокруг темно, рад тому, что и он не видит выражения лица Ливии, и она не видит краски, мгновенно заливающей его скулы.

— Дым растет во мраке нашей печени, — сухо подытоживает Томас, когда Чарли умолкает. — Суинберну это не понравится. Ему вместе с его братией конец, как только это станет известно.

Ливия не согласна.

— Почему? Что это меняет? Дым тот же, что и всегда: видимое проявление порока. Глупо скрывать правду, которая ничего не значит.

Чарли слышит, как реагирует Томас: пожатие плеч, взмах руки. Как хорошо они знают друг друга, и это особенно заметно в темноте. На миг он словно очутился в дортуаре школы, где они делились тайнами.

— По крайней мере, сегодня мы узнали одну вещь, — говорит Томас чуть погодя. — Пройдет семьдесят два часа, и в мальчике что-то начнет меняться. Как бы это ни выглядело, Себастьяну и леди Нэйлор нужна такая перемена. Значит, у нас есть три дня, чтобы все выяснить. Это связано с канализацией. Мы должны попасть туда и посмотреть.

Чарли прислушивается к себе и понимает, что он согласен. Есть только одно «но».

— Мы не знаем, куда идти. Да, канализация. Но как мы туда попадем?

— Нужен план.

— Если мы выкрадем чертеж, она заметит. А срисовать мы не сможем — слишком большой.

— Достаточно пометить входы. И те куски, которые различаются на двух схемах. Думаю, это тайные проходы. Должно быть, Себастьян построил их втихую.

— Это мысль!

— Ливия, вот кто додумался до этого.

Чарли слышит, как она встает в темноте. Ощущение такое, будто он застал их двоих во время сговора. Будто они потихоньку от него строили планы на будущее.

— Спокойной ночи, — говорит Ливия, стоя у двери, слова ее звучат взволнованно и гневно.

— Спокойной ночи, — отзываются мальчики и плотнее придвигаются друг к другу, чтобы защититься от холода.

Наконец Чарли засыпает и видит сон: некто, одетый в черное, и за ним тенью следует собака.

Чарли не понимает, Джулиус это или Ренфрю.

Леди Нэйлор

Ливия врывается ко мне, когда я готовлюсь ко сну — распустила волосы и расчесываю их, сидя на единственном шатком стуле. У хозяев не оказалось зеркала, и странно, что мне остро не хватает собственного отражения. Волосы спутались и засалились от впитавшейся в них городской сажи. Неплохо бы принять ванну до того, как мы с Себастьяном отправимся менять мир.

С удовольствием отмечаю, что Ливия вне себя. Конечно, черты монашки все еще проглядывают в ее облике, я узнаю свою многострадальную дочь, которой приходится терпеть колкости матери. Однако главное ее переживание сейчас — гнев, и она стоит передо мной, уперев руки в бока.

— В штанах ты выглядишь смешно, — говорю я, пока она, разъяренная чем-то, беззвучно глотает воздух. — Я попросила Себастьяна купить мне несколько платьев, вот они. Можешь взять зеленое, мне оно коротковато.

Она полностью пропускает мимо ушей мои слова и всасывает струйку дыма, которая выползла из ноздри.

— Ты говорила с Чарли, — наконец выдает она. — Ты снимала при нем одежду!

— И поэтому ты пришла сюда? Тебя огорчило то, что я нарушила правила этикета. Но это не все. Ты ревнуешь. Ревнуешь свою старую, усталую мать. Вот как далеко все зашло.

— Не понимаю, о чем ты.

Я разглядываю ее; мне нестерпимо хочется прикоснуться к ней и предложить мир. Однако в словаре наших отношений таких понятий нет, и, кроме того, я счастлива видеть дочь в расстроенных чувствах. Слишком устала я от ее чопорности.

— Бедная моя Ливия, — говорю я. — Едва Чарли поздоровался с тобой и Томасом в дверях, мне все стало ясно. Весь твой маленький роман как на ладони. Ты убедила себя, что предала его, как-то так. Что ты полюбила другого, раз и навсегда, к своему неизбывному стыду. И какие свирепые взгляды ты на него бросала: как торговка рыбой на покупателя. Но при этом сердце твое рвалось ему навстречу. Чарли — живой и невредимый! А может, не сердце, а другой орган.

Дочь вспыхивает и подчеркивает свои слова дымом:

— Не будь такой вульгарной, мама!

— Вульгарной? А что такое любовь, по-твоему? Сонеты и обручальное кольцо? Пожалуй, пришло время поговорить с тобой о цветочках и пчелках.

Она вздрагивает и напрягается, будто намерена броситься на меня — на человека, который бездушно насмехается над ее душевной болью. Мне становится стыдно, и я вдруг понимаю, что боюсь дочери, боюсь, что она не одобрит мои решения и планы. Лучше пусть она ненавидит меня из-за моей холодности, но не оценивает мои мотивы и не заключает, что они являются недостойными. «Я потеряла совесть», — написала я однажды Себастьяну в одном из писем, которые готовили почву для нашего партнерства. Но выходит, что я просто отослала ее в школу. Теперь она вернулась ко мне в грязных штанах.