Дым

Ливия смотрит на гладкое лицо Себастьяна, на маленькие умные руки, играющие с рукояткой зонта; оценивает его акцент и то обстоятельство, что он похитил ребенка и обрек его на постоянное ношение маски. Вопрос срывается с ее губ прежде, чем она успевает передумать, безыскусный и прямой:

— Кто вы такой, доктор Ашенштед?

На его лице появляется мальчишеская ухмылка.

— Кто я? Ученый.

— Мама говорит, что вы гений.

— Вполне вероятно. — Он говорит это легко и почти скромно. — А еще я преступник. В моем кармане фальшивые документы на имя какого-то англичанина. Под своим настоящим именем я нахожусь в розыске почти во всей Европе. Как же — угроза общественному порядку! И они не ошибаются. Я революционер, мисс Нэйлор. Террорист! Но бомбы мне не нравятся. — Он смеется, все так же задорно, подходит к Ливии ближе и признается: — Между двумя вашими друзьями и мной есть нечто общее. Наша альма-матер. Кто знает, возможно, мы спали на одних и тех же кроватях. И слушали одни и те же проповеди. Надо будет порасспрашивать их, обменяться воспоминаниями.

Ливия старается не поддаться обаянию этого человека. Взрослые лгали ей всю жизнь; Чарли привязал к кровати его учитель; маленького мальчика похитили во имя Теории. Все это — хорошие уроки подозрительности.

И все же устоять нелегко.

— Что вы намерены делать, доктор Ашенштед? Зачем вы здесь?

— Официально? По документам я Себастьян Герберт Эштон, инженер, руководящий сооружением канализации, родом из Англии. Конечно, последнее не очень вяжется с моим акцентом. В то же время англичане убеждены, что никто не способен изучить их язык, и уж точно — свободно говорить на нем. Вот и получается, что я все-таки урожденный англичанин, просто вырос, например, в далекой колонии. — Он хихикает, в буквальном смысле слова хихикает, словно девочка в школе, услышавшая рискованную шутку. — К тому же половина моих людей — иностранцы. Прелесть эмбарго в том, что здесь никто не может получить должного образования. Трудно выучиться на инженера, когда все учебники запрещены цензурой. «Аморальная физика», «запретная наука» — все это крайне забавно! Поэтому у нас работают поляки и итальянцы, чехи и русские. И немцы, разумеется. Отличные инженеры! Без них Лондон утонул бы в собственных отбросах. Английские джентльмены, занятые в проекте, в основном следят за моралью приезжих и за соблюдением сроков. Хорошие, честные либералы, все эти джентльмены. От проекта зависит очень многое, в частности репутация Либеральной партии. Чистый Лондон, высоконравственный Лондон. О, это величественный замысел в своем роде. — Он опять хихикает. — И вышло так, что в течение десяти лет я не мог приехать сюда под страхом смерти, теперь же мне платят за то, что я здесь. А сейчас, простите, мисс Нэйлор, извините: я вынужден откланяться. Меня ждут на работе. Прощайте. Точнее, Au revoir. Auf Wiedersehen.

Ливия провожает Себастьяна взглядом и отправляется на поиски Томаса. Но находит Чарли. Тот стоит у раскрытого окна в комнате, которую делит с другом. Первый ее порыв — немедленно уйти. За последние дни она примирилась с темной стороной Томаса. А вот доброту Чарли, его великодушие принять трудно.

— Auf Wiedersehen, — говорит он, глядя на дождь.

— Ты слышал наш разговор.

— Да. «До встречи». Не «прощайте». — Он вытягивает руку под струи. — Hundewetter: так говорят в Германии. «Собачья погода». Пожалуй, это все, что я помню из уроков немецкого. Не странно ли: нас заставляют учить французский и немецкий, но путешествовать при этом запрещено. Как и читать иностранные книги.

Чарли поворачивается к Ливии, и она видит его искреннее, честное лицо. Ей больно — не от чувства вины, а от чего-то другого, что имеет свой, особый привкус дыма. «Сердце твое рвалось ему навстречу, — так сказала мать. — А может, не сердце, а другой орган».

— Собачья погода, — говорит она и проклинает свой холодный, чопорный тон. — «До встречи». Ты опасаешься Джулиуса? — Эта догадка помогает Ливии отвлечься от собственных переживаний. Она выглядывает за окно. — Ты его видел?

— Видел? Нет. Только во сне. — Он задумчиво склоняет голову. — Иногда я думаю, что и в коттедже Ренфрю он мне приснился. Такое бывает лишь в кошмарах. А как он умолял о спасении! — В следующий миг их глаза встречаются. Он смотрит на нее открытым взглядом. — Ты искала Томаса?

Ливия заливается краской от смущения.

— А что, он ушел?

— Он сообразил, что нам нужны карандаш и бумага. Надо скопировать чертежи твоей матери. Представляешь, у Гренделей в доме нет ни единого карандаша! Поэтому Томас занял деньги у миссис Грендель. Или украл. Когда он вернется, мне придется отвлечь твою мать, чтобы Томас смог обыскать ее комнату. Он считает, что у меня с ней установились хорошие отношения. — Он продолжает не сразу, сначала проглотил нотки обвинения, зазвучавшие в его последней фразе. — Вчера вечером она пыталась соблазнить меня. Переманить на свою сторону. Я знал это и все равно поддался. Она очень умна.

— Да. Меня она тоже хотела соблазнить.

— Ливия, — говорит он без перехода. — Пожалуйста. Ты и я… нам надо…