Дым

То, что он извлекает из сумки, кажется (даже мне, уже несколько дней знающему о его существовании) человеческим лицом без костей, которое обработал кожевник. Глаза — стеклянные диски в латунных оправах. На месте носа и рта — нарост в виде длинного влажного чулка, который заканчивается чем-то вроде насадки для садовой лейки. В этот момент налетает порыв ветра и наполняет маску воздухом. Потом резина опадает и мертвой тряпкой повисает в руках ирландца.

— Что это? Какая-то маска?

Я вспоминаю, как звучит мой обычный голос, и отвечаю с заметной хрипотцой:

— Респиратор. Его придумал человек по имени Дьёрдь. Венгерский изобретатель. Он хотел сделать такую штуку, которая защищала бы солдат от безумия битвы. Получился респиратор, который фильтрует дым. Только в нем трудно дышать. И кто вообще сказал, что солдаты должны быть в здравом уме на поле боя? — Я умолкаю, глядя на маску, которая уставилась на меня очками в латунной оправе. Каждое дуновение ветра приносит крупицу жизни ее резиновым щекам. — Но сейчас респиратор работает по-другому. Друг нашей семьи внес изменения.

Однако ирландец потерял интерес к моим объяснениям и вынимает мягкую флягу, уложенную рядом с маской. Фляга тяжелее, чем он думал; гибкая горловина повисает в его кулаке, а днище разбухло, как женский зад. Бродяга откручивает пробку, принюхивается к содержимому, выдавливает каплю себе на ладонь.

— Что это? Деготь? Сажа?

Боль, говорю я. Гнев. Обрывки детства. Младенчество; годы, не оставшиеся в памяти. Разлитые по флягам в неразбавленном виде.

Непонятно, как я это говорю: вслух или про себя.

Он смотрит на меня, пожимает плечами и убирает флягу на место. Его взгляд возвращается к оружию, к угловатому прикладу в кованом серебре. Один только кожаный чехол стоит пять гиней.

— Мы не воры, — бормочет он; чтобы убедить в этом себя или меня, разворачивается на каблуках и возвращается к костру. Там он предлагает мне сделать еще один глоток из его кувшина. — Нет, не воры.

И без всякого предупреждения, скинув башмаки, чтобы выскрести грязь между пальцев, он затягивает песню, пронзительную и заунывную. Когда он заканчивает, его товарищ, до сих пор молчавший, обращается ко мне, покусывая травинку.

— Со всем уважением, сэр, — улыбается он, — вы уж не позволяйте моему брату портить ночь этим жалким блеянием. Лучше расскажите нам историю, чтобы скоротать время, пока не кончилось спиртное. Прошу вас, сэр, а то мой братец не заткнется.

— Историю? — переспрашиваю я. Маска, небрежно сунутая в сумку, поблескивает одним глазом на луну.

Почему бы и нет?

Они видели винтовку. Участь их решена.

И мне — пьяному, несчастному, стоящему на пороге своего будущего, — мне тоже хочется поговорить.

— Он отправился стрелять в лошадей.

Представьте себе молодого человека, лежащего голышом на пыльном чердаке полуразрушенной мельницы. Это не я, конечно же, но кто-то похожий на меня: знатного рода, красивый, наследник крупного состояния. Принц из сказки. Он мерзнет, наш принц. Стоит январь, только-только рассвело. Над ним — ржавые механизмы, которые некогда приводились в движение мельничными крыльями. Еще выше — своды дырявой крыши. Ему на плечи падает полоска бледного света, другая отделяет кисть от руки. Окно перед ним выходит на восток. Вокруг, среди досок и балок старой деревянной мельницы, гнездятся тысячи скворцов. Когда он только забрался сюда, все птицы разлетелись. Теперь, час спустя, они вернулись в свои дома. Молодой человек сжимает в руках винтовку. Котомка с одеждой лежит у его ног.

Еще в котомке есть кусок мыла и жесткое полотенце. У левого плеча молодого человека лежит коробочка с леденцами. (Вы ведь знаете, что это за леденцы, друзья мои? Готов поспорить, знаете!) Видите ли, наш принц полагает, что этим утром он будет дымить. Несильно, ведь он уже сунул в рот один леденец, но все же будет. Стрелять в лошадей — совсем не то же самое, что снять оленя. Особенно когда они скачут в упряжи. Его пальцы, лежащие на спусковом крючке, влажны от пота.

Ожидание тянется бесконечно. Есть время для тысячи мыслей. Он выкуривает сигарету. Чтобы успокоиться. Чтобы привести себя в нужное настроение. Сигареты и леденцы: в последнее время он все чаще балуется ими. Они меняют его — мало-помалу, изнутри. Точно кожа превратилась в мягкий кокон, а его новое «я» упирается в нее, растягивает, продавливает. Это болезненный процесс.

Вскоре он начинает волноваться. Что он не справится. Что его азарт угас, что не хватит духу. Что он промажет, подвергнется унижению. На мельничном полу валяются окурки — целое состояние, но он все не может нащупать нужную струну, зажечь в душе огонь. Он чувствует себя спичкой, которая никак не загорается. От леденцов заныли зубы. Он поднимается, берет свою котомку. И достает оттуда маску.