Дымовая завеса

— Ну, с Лескиным все понятно. Лескина раскрыли, он мог вас выдать, и вы его убрали, — проговорил Балакирев тихо, с какой-то несвойственной ему печалью, — Людмила Снегирева дежурила на почте, познала, так сказать, тайну и быстро с нею к отцу, а отец к вам. Убрали вы Лескина. Придавили. Правда, не до конца, чтоб мокра на руках не было, и сунули в ключ. Был Лескин, и нет его, — Балакирев вздохнул расстроенно, — Лескин сам в этом виноват. Но вот зачем вы красавца убили? Прямо на проселке? Головой в воду — ну будто бы из кузова вывалился нарядный человек, виском ударился о камень и потерял сознание. Дальше дело техники, малость грязи похлебал, подрыгал ногами и скис. Извините, что так говорю о покойнике, не тот это покойник, чтоб говорить о нем хорошо. Был красавец — и нет его. Одного не могу понять — его-то вы за что? Он ведь вашим выходом в Петропавловск был, вашим торговым агентом… У вас ведь других выходов на материк не было, ни одного. Что-то тут не складывается, — Балакирев пощелкал пальцами. — Нитки не сращиваются. А?

Мякиш молчал. Его перестало интересовать происходящее, он узнал то, что надо было узнать. Кончился этот период жизни, пора переходить к другому и надо обмозговывать его — как бы не проиграть, как бы обойти «вышку»; подсунуться под пулю — дело последнее, первое — как бы не подсунуться, отклониться, и это сейчас было для Мякиша главным. Он хотел жить. Хотел дышать воздухом, смотреть на солнце, покусывать зубами травинку, улыбаться, ощущать вкус хлеба и сахара, ловить рыбу, тюкать топором — пусть все будет там, за колючей проволокой, в Магадане или у «комиков» — в Коми АССР, но лишь бы он был жив.

Балакирев оглядел Мякиша — тот был понятен ему целиком, со всеми своими думами, с целью своей и страстным слезным желанием, Мякиш был готов все сейчас сделать, лишь бы достичь своей цели, — вздохнул и произнес задумчиво:

— Я-то, Блинов, думал, что Лескина и этого парня, найденного на дороге, придушил Снегирев, — больно уж на его железную руку похоже, отпечаточки соответственные остались, а оказывается — не Снегирев это, — Балакирев снова вздохнул, выразительно поглядел на красные руки Мякиша.

Мякиш ответил незрячим чужим взглядом, поджал губы, словно бы хотел сказать: «Заранее клеишь дело, гражданин начальник? Ну, давай, клей-клей, шей-шей, хоть и не твоя это забота», — но ничего не сказал, приподнялся только. Балакирев его осадил:

— Проявляйте благоразумие, Блинов. Рано вставать еще. Сидите! — прислушался к тому, что творится на улице.

На улице было тихо. Балакирев стволом пистолета копнул денежную кучу, подумал: денежки-то в обращении в основном тут, в землянке, были. Слишком уж захватаны рыбными руками, — выносили отсюда другие деньги, а эти, рассовав по карманам, держали на всякий случай, каждый свою долю. Играли, просаживая друг другу то сто, то двести рублей, просаживали по шестьсот и по восемьсот, а затем, через день, через два, через пять, через неделю, возвращали их в игре назад.

— Сколько тут? — спросил Балакирев.

Мякиша вопрос не интересовал, он опустился на ящик, сунул руку в нутро и ухватил пальцами бутылку. Чирей покосился на пистолет, на деньги, сжал глаза в узкие щелочки:

— Девятьсот.

— Богато живете! — восхитился Балакирев.

— Не жалуемся! — бросил Чирей.

Мякиш сунул руку в ящик, попытался вытащить бутылку. Бутылка не вылезала из клетушки, мешала прочная, укрепленная жестяным ремешком планка. Мякиш, шумно вздохнув и прокатив в груди пустую тачку — слишком громко у него все получалось, много звуков, и все оглушают, подцепил пальцами планку, нажал, и планка легко, будто гнилая, переломилась. Также легко порвал жестяный ремешок, выдернул из ящика бутылку. Оценивающе посмотрел на Балакирева и подкинул коньяк в руке — увесистая штука!

— Ну что, капитан… как там тебя по фамилии, по родителям, по батюшке, будь ты неладен? Извини, запамятовал. Выпьем?

— Не пью, — Балакирев следил за бутылкой: удобный снаряд в руках Мякиша, — если пустит — не только Балакирева прошибет насквозь — вынесет стенку землянки. Сжал зубы — он каждой своей косточкой ощутил в этот момент бутылку, была и на этот счет у него практика — еще раз ковырнул пистолетом ворох денег — на эту сумму можно приобрести много коньяка. Не спуская глаз с Мякиша, поднял одну купюру, понюхал — да, действительно пахнет рыбой, дымом, копчеными хвостами, маслом, иные за эту бумажку полмесяца горбятся, ночей не спят, если израсходуют не по назначению, а эти? — он сжал покрепче рукоять своего старого пистолета.

Мякиш еще раз подкинул бутылку, поймал, примерился и быстро, железно клацнув зубами, скусил с нее металлическую нахлобучку вместе с пластмассовой нарядно-светлой пробкой, выплюнул. Стакан стоял рядом с ним. Потянулся бутылкой к стакану.

— А я выпью, капитан. И тебе, Чирей, советую. Там, куда мы пойдем по воле этого вот… свободного гражданина, — Мякиш подбородком указал на Балакирева, щеки его колыхнулись, — там коньяка не дают. Почему-то не подносят.