Дымовая завеса

— Ты, Петрович, вот что можешь мне сделать? — гость пощелкал пальцами, не зная, как подступиться к делу, соображая; пока он щелкал пальцами, Балакирев отметил: «Петрович», нарисовал на бумаге два кружочка. — Впрочем, что ходить вокруг да около? Ты мне можешь показать фотографию того человека, что нашли убитым в кювете? Если, конечно, петропавловские товарищи не возражают.

Балакирев нагнул упрямую голову, нарисовал на бумаге не квадрат, не пятиугольник, а что-то странное, кособокое, с выступами и вдавлинами, имеющее несколько углов.

— Могу, — наконец проговорил он, сунул руку в стол, где в ящике, рядом с «маслятами» — рыженькими веселыми патронами от пистолета конструкции Макарова — лежали бумаги и конверт с фотографиями, вытянул из конверта один снимок, положил на стол рядом с «геометрией». — Смотри, товарищ Снегирев.

— В руки взять могу?

— Бери!

Кивнув влажной головой, Снегирев подцепил снимок пальцем, придвинул к себе и жестко сощурил кофейные глаза.

— А я ведь, дорогой Петрович, знаю этого человека.

«Дорогой Петрович», — машинально отметил Балакирев, почувствовал, как под лопатку его кольнуло, спросил:

— Неужто знаешь?

— Хочешь, перекрестюсь?

— В бога не верю.

— Напрасно. Мой тесть-покойник мудрый был человек, мозга на две головы хватало, он пока на фронт пулям кланяться ехал в составе сибирской дивизии, тоже в бога не верил, а когда кланяться начал, сказал: «Если дашь выйти живым, пять лет подряд каждый день буду свечки ставить и поклоны отбивать!» Пообещал — и выжил, как видишь. Не задел его немецкий металл. Бог, он ведь что — отдушина для намаявшейся души. Счастливая душа бога не признает, а если признает, то часто забывает, но вот стоит заболеть, так под сердцем что-то тюкает, либо по животу боль как шваркнет — человек уже и к доктору и к богу на равных обращается; ежели худо в доме делается, сору по углам слишком много, злоба не истаивает — только к богу, а не ко врачу идет. Иль, допустим, хочется человеку, чтоб дождь лить перестал — снова туда же: помоги, высокий!

Балакирев рисовал кружочки, квадратики — довольно успешно создавал «геометрию», ждал, когда механик кончит лекцию про бога и начнет про покойника.

— Вот он где, например, находится? — Снегирев постучал ногтем по фотоснимку. — А? У Бога.

— Угу. За пазухой, — подал голос Галахов.

— Э-э, а это вот напрасно. Над чужой верой у нас даже государство запрещает измываться. Не говоря уж о вере своей. Не хотите верить — не верьте!

— Извините… — пробормотал Галахов.

— Помнишь, милый мой Петрович, когда-то ты браконьеров на речке заякорил?

«Милый мой Петрович», — Балакирев спокойно посмотрел в окно: все так же темно, все так же льет.

— Да я их столько… якоря уже все пообрывались!

— Это был особый случай, помнишь, люди на ЗИЛах браконьерили?

Случай был действительно особый, Балакирев поморщился от неприятного воспоминания, над головой подуло холодом: на что уж изощрен бывает браконьер, на что уж душонка у него из пакостей соткана, все в ней гаснет, даже окурки, а до такого браконьеришки местные — именно браконьеришки, ребятишки малые с шаловливыми ручонками, не додумались. В том случае все худое слилось в один поток, щепка попала в заверть, люди спеклись в едином хороводе.

Это случилось в двадцати двух километрах от поселка, среди сопок, на нерестовой реке, во время рунного хода.

Набрел Балакирев на разбой случайно: что-то муторно ему в тот день было, душно и холодно, как сегодня; показалось Балакиреву, что не все в порядке на его участке, и он двинулся в обход владений.

Долго ли, коротко ли шел — слышит: в тайге моторы ревут, высоко, со стоном, будто среди сопок кто-то затеял новую стройку: то ли висячий мост сооружают люди, то ли «гидру», то есть ГЭС, то ли канатку с горы на гору тянут и сейчас ставят на земле опоры. Подивился Балакирев — сообщений о новой стройке к нему не поступало. Может, ихтиологи новый рыбозавод закладывают? Был такой разговор, и сообщение было… Но с ихтиологами Балакирев недавно виделся, ничего они ему не сказали, стройка им разрешена, да денег пока нет — сплошная темень и печаль у ихтиологов: кал поросячий продолжает плыть по реке, последнюю рыбу грозит загубить.

Не-ет, все-таки интересно, что за строительство такое новое?

Дело было уже к вечеру, солнце косое, яркое, било как утреннее, с неизожженной силой, сопки таранило насквозь — свет лился сквозь них, из них, каждая порина просматривалась, ровно дырка, — все сопки дырявые, радостные, солнышко из них вытекает, скатывается прямо в нерестовую реку.