Дымовая завеса

В противоположную сторону Мякишу нет смысла идти, там недалеко море, пограничники, наряды, поисковые группы и ПСКР — быстроходные сторожевики, там для него все глухо, не пройти — прорываться Мякиш будет только сюда, в глубь полуострова. Мякиш продолжал крутить головой, нюхать воздух, он действительно что-то чувствовал. Был Мякиш огромен, жидковат мышцами и вроде бы неповоротлив, словно в плотный наперник, который надевается на всякую перину, чтобы не лез пух, налили воды, горловину затянули веревкой и пустили гулять: переступает наперник с ноги на ногу, колышется мягко, вода в нем булькает, но это только внешнее: «наперник» обладал чудовищной силой, резким ударом, который и профессионал-боксер не выдерживал, ножом владел, как фокусник, из пистолета стрелял вслепую, словно американский «зеленый берет», — все это Серебряков знал.

Мякиш поднял руку, почесал под мышкой, передвинулся метра на два в сторону — милиционерам даже почудилось, что они услышали, как бултыхнулось его жидкое страшное тело, снова принюхался. Поднял вторую руку, обработал и там подмышку.

— Это не глухарь и не волк, — произнес Балакирев, пригибая стекла бинокля — Мякиш смотрел в их сторону, а вдруг засечет блеск линз, заволнуется? — Это что-то большее, — зацепил зубами прошлогоднюю былку-соломинку, которая, отжив свое, так и не родилась вновь, осталась сохнуть. — Я теперь знаю одно: Мякишу на белом свете жить нельзя, — дернул соломинку.

Что-то Мякиш чует, ей-богу, что-то чует.

— Не спугнем мы его? Может, пора уходить? — спросил Галахов.

— Рано. Надо выяснить, сколько их тут? Мы видели двоих, а сколько осталось? — майор выгнулся — он засек легкий треск в кустах, спросил глазами, что это?

— Собаки, — пояснил Балакирев, — я их отправил отдыхать, чтоб не терлись.

— Шумят, яко тати в ночи, — майор не слышал и не видел, как уполномоченный гнал послушных собак в мокреть и холод кустов — такие псы достойны восхищения. — Вы чем их кормите, Сергей Петрович?

— По-разному. Похлебкой, мясом, рыбой, хлебом. Иногда им Клавдия Федоровна специально готовит.

— Покормите их сегодня получше.

Балакирев недоуменно глянул на майора, хотел сказать, что не заработали — подчиняться хозяину каждая собака должна, это не заслуга, но ничего не стал говорить, кивнул только: раз майор сказал, что надо получше покормить собак, — он покормит.

Небо снова опустилось книзу, словно бы по нему, там вверху, опять проехал тяжелый железнодорожный состав, краски потемнели, земля набухла влагой — похоже, небо вытягивало из земли воду, жидкость шла к жидкости, комарьи стаи потучнели — грызут живьем, человечину, пар-разиты, хрумкают, за ушами у комаров трещит, висят над людьми, словно вертолеты, и довольные такие, г-гады, ой, довольные — считают, что еды им привалило много, до утра хватит.

И главное, туда, в распадочек, не летят, а здесь, на гребне сопки, кукуют — нет бы унестись вниз, Мякишем пообедать, тем, кто в огромной грузинской кепке, пополдничать, ан нет, доедают тройку наблюдателей. Нету на комаров управы, любую ядовитую мазь, предписанную медициной, они осваивают быстро, привыкают к ней и уже потом всем скопом требуют: когда угощать, обед ходячий, своим хваленым ядом будешь — без яду что-то жить совсем постно стало!

Сейчас комары осваивают «Редет» — жиденькую, приятно пахнущую парфюмерией мазь, выдавливаемую из тюбиков, принюхиваются к ней, скоро принюхаются, и «Редет» уже не будет помогать. Штука вроде бы действительно приятно пахнет, ну что французская пудра, и безобидная как будто бы — неведомо, чем только создатели рассчитывали отпугивать комара, — тюбики большие, прочные, с пластмассовой головкой, как у болгарской зубной пасты, окрашены ярко, но, несмотря на приятный дух и внешнюю безобидность, «Редет» бывает резок: краска с железных тюбиков сползает, как шкурка с вяленых корюшек. Похрустывает и тянется.

К яду этому комар конечно же привыкнет быстро, скоро будет жрать «наредетенных» почем зря и требовать чего-нибудь новенького, еще более острого — снова ученые начнут трудиться над комариным меню. Поэтому, пока комары окончательно не догрызли наблюдателей, обессилевший, со вспухшим лицом майор подал команду:

— Все! Спускаемся вниз, — проворно и ловко, на животе отработал задний ход — ни одна былка не шелохнулась, а шеломанник, на котором лежал полнотелый Серебряков, дрогнул, словно живой, зашевелился и с хрустом начал распрямляться.

Вот что значит привык человек не оставлять после себя следов, вот что значит профессионал.

Нельзя сказать, чтобы они узнали про незнакомцев много, но кое-что узнали. Во-первых, поняли, что это люди хитрые, тертые жизнью — не все из них такие, как Мякиш, но задатки Мякиша имелись у всех.