Дыра. Провинциальные истории

Но кто повинен в этом? Одни только мужики? А кто таких слабых мужиков воспитывал? Не бабы ли? Кто воспитывал моего отца, когда дед сгинул где-то в конце 30-х? Бабка и страх. Меня кто воспитывал? Мать и отцов какой-то леденящий внутренний страх, который хлёстким, словно плеть, духом пропитывал наш дом и, не побоюсь сказать, всю тогдашнюю Россию. Кто воспитывал Мишку? Отец-алкоголик, набиравшийся храбрости только после пузыря водки и избивавший перепуганных жену и детей? Нет. Опять же мать. И опять же страх. Страх быть мужчиной. Что же, хорошо быть таким мужчиной: стрезва аморфной пустышкой, спьяну пустой отталкивающей аморфностью? Лучше слушаться маму, быть, как мама, от отца никакого толку. Одна ненадёжность, одна опасность, один страх. И вот вопрос: кто теперь воспитывает Лёшку? Мать и бабка. Мать: отец – дурак, отец – дурак, отец – дурак. Бабка: отец – дурак, хуже деда, но он и дед – дурак.

Да, вы правы тыщу раз, благоразумные наши женщины! И дед дураком жизнь прожил, и отец дураком живёт. Но вы-то чего добиваетесь? Чтобы и этот мальчик дураком вырос? Ну что же вы никак не поймёте, что надо когда-нибудь эту цепь женского воспитания мужчин безжалостно разорвать? Боюсь, как бы не стать Лёшкиному поколению рабами в бабьем мире – женоподобными или бесполыми существами, презирающими саму мужскую природу!..

И чего же, скажут, ты предлагаешь – чтобы у Лёшки был такой непутёвый отец? У Мишки воспитание короткое – как и у меня, собственно, было, и у отца моего: чего ни коснись – мать, чего ни спроси – к матери. А Галька разрывайся между ним, Лёшкой и Анжелкой. Хотя Анжелка, по сути, у нас с Анной выросла…

Это всё так. Спорить бессмысленно. И нигде, получается, нет смысла. Зачем Галька за Мишку выходила? Она же изначально хотела такого мужика, чтоб его «под каблук» посадить. Я прекрасно помню её это по-женски самоуверенное и непрошибаемое «мама, я сделаю из него человека». Сделала? Никогда женщина ничего не сделает. Не заставит мужчину жить её жизнью и не сотворит какую-то третью жизнь. Она обречена жить его жизнью. Так устроен мир. Вся сила бабы состоит в том, что она заполняет собой жизнь мужика.

Что в итоге? Пожила Галька у Мишки с его мамой и папой-алкашом, ничего не добилась, никакого «человека», ей угодного не сделала, хотя «человек» поперёк неё слова лишнего боялся сказать, и свалила из гнезда вместе с птенцом. Птенец с малолетства «жизни» уже наелся. И страха быть мужчиной. И ненависти к мужчине. Глядит теперь на этого своего «нового папу», невесть с каких гор спустившегося, и глазёнками по-бабьи хлопает. Боится, ненавидит и лукавит всячески.

Лукавство – это вообще женская половая болезнь. Баба всегда врёт, даже когда не врёт, потому что когда она не врёт, то она, значит, и самой себе врёт, считая своё враньё за правду.

Это у них с первейших девчачьих лет начинается. Испокон веков женщинам прививались определённые нормы поведения, некая нравственная схема. Чуть за порог – начинали клевать: «гулящая», «потаскуха», «подстилка» и прочее. А кто клевал-то прежде всего? Сами бабы и клевали, из-за того, что этих «гулящностей», «потаскушеств», «подстилочностей» в них не меньше гнездится. Вот оно и враньё. Ну и та, попавшаяся и заклёванная, тоже врала и изворачивалась: у меня, мол, любовь, об этом, мол, в книжках пишут и кино снимают, а вы, мол, ханжи. Отсюда и вышло самое главное враньё, которое называется бабьей мудростью – не попадайся. На людях надо быть хорошей и благообразной.

Анна, небось, не забыла ещё подругу свою – Таньку Муравьёву. Та большим мастером сделалась на этот счёт. Никогда не попадалась. Муж, дети, карьеру начальника на заводе сделала. По улице идёт – думаешь, королева. А я знаю – всю её жизнь одно враньё. Просто никто не уличил. Шептались, конечно, знающие люди, но попробуй ей в глаза скажи. Такой скандал подымется. Как же – она верная супруга, мать двоих детей и, между прочим, начальствующее лицо.

Но так было, пока ещё старая нравственная схема действовала, а сейчас всё ползти начало в разные стороны. Маленькие девочки всё видят и запоминают. Всё можно себе позволить, лишь бы в жизни состояться. Ради собственной иконы состоявшейся женщины им уже и чести не жаль. А мне вот жаль эту женскую честь. Особенно, если она утрачена в твоей крови и плоти. Я о Гальке говорю. Хотя теперь уже поздно говорить. Пропала девочка моя… увы… как ни прискорбно. Впрочем, какая она теперь девочка… Превратилась, как и все, в бабу.

Я раньше всегда удивлялся на эту тему. Как такие милые девочки-девушки в отвратительных баб превращаются? Из чутких, бесконечно женственных, умилительно слабых во всех естествах, свежих на любое проявление нежности вот в этих – до крайности жестоких, стервозных, властолюбивых, с почти мужскими наглостью и бесстыдством, с угрожающе громоздким телом и очерствелою, меркантильною душой. Неужто возраст, опыт, тяготы жизненные, роды, скорби, болезни всякие такую с ними страшную мутацию производят?